Фельдмаршал Румянцев - Виктор Петелин

– Как вы нашли, принц, нашу древнюю столицу? – лучезарно улыбаясь, спросила Екатерина. – Вы ведь пробыли там три недели…

– Все увиденное произвело на меня большое впечатление. Но самое большое – это фельдмаршал Петр Семенович Салтыков, победитель Фридриха Великого при Кунерсдорфе. Он совсем не похож на военного.

– Не все то золото, что блестит, – так гласит русская пословица, ваше высочество… Фельдмаршал Салтыков – великий знаток военного искусства. Староват становится, ему на смену выросли у нас большие военачальники.

– Самый великий – это Румянцев, ваше величество. Его действия при Ларге и Кагуле – выше всех похвал. Турки до сих пор никак не могут опомниться после этих сражений. И просят о заключении мира.

– Да, знаю… Но похоже, что этими победами первыми воспользовались Австрия и Пруссия… Мы кровь проливаем, а кто-то жар загребает, чтобы теплее было и уютнее. Вы уже знаете, должно быть, что австрийцы захватили два староства в Польше и установили на их границах свои императорские знаки, – говорила Екатерина, и нельзя было понять, глядя на нее, довольна она этим или огорчена: она улыбалась, но говорила с горечью и скрытой досадой. – Но почему же и другие не будут брать таким образом? А что думает король, ваш брат?

– Два прусских полка стоят на польских границах, но их не перешли, – сдержанно ответил принц Генрих, не понимая, к чему клонит Екатерина II.

– Но отчего же и не перейти? – засмеялась императрица. – Ведь приспело время. Австрийцы первыми это почувствовали и перешли от слов к делу.

После разговора с императрицей к принцу Генриху подошел граф Захар Чернышев, который после обыкновенных любезностей прямо спросил:

– Зачем вы не займете епископства Вармийского? Надобно, чтоб каждый получил что-нибудь.

Эти слова вице-президента Военной коллегия были восприняты принцем Генрихом как шутка, но уж очень знаменательная: при русском дворе одни осуждали агрессивные действия австрийцев и всячески поощряли к активным действиям против Польши прусского короля, другие поддерживали захватнические планы Пруссии и Австрии, рассчитывая воспользоваться смутным положением в Польше и вернуть некогда утраченные русские земли.

В конце декабря 1770 года принц Генрих писал Фридриху: «Хотя все это говорилось в шутку, однако видно, что разговоры эти имеют значение, и я не сомневаюсь, что для тебя открывается большая возможность воспользоваться этим случаем. Граф Панин недоволен поступками австрийцев, овладевших польскими землями. Он мне ни слова не сказал о епископстве Вармийском. Все это происходит от разделения мнений между членами совета; те из них, которые желают увеличения русских владений, хотят, чтоб все взяли, а вместе со всеми и Россия, тогда как граф Панин стоит за спокойствие и мир. Однако я постараюсь уяснить это дело и остаюсь при том мнении, что ты не рискуешь ничем, если овладеешь под каким-нибудь предлогом Вармийским епископством, в случае если действительно справедливо, что австрийцы овладели двумя староствами».

Принц Генрих отбыл из Петербурга в Берлин 12 января 1771 года. За три месяца пребывания в Петербурге и Москве неофициальный посредник прусского короля много раз разговаривал с Екатериной II, Паниным, Орловым, Чернышевым и другими сановниками России и вынес твердое убеждение, что наступают времена, когда Пруссия может воспользоваться слабостью королевской власти в Польше и захватить, по примеру Австрии, лакомую часть ее территории, о которой давно мечтал Фридрих II.

И в этот январский день 1771 года Екатерина встала рано утром и принялась за обычные хлопоты: разожгла камин, сварила кофе и уселась в покойное кресло, мелкими глотками попивая вкусный напиток. Но вскоре очарование уюта и покоя прошло, и лицо ее из доброго, мягкого превратилось в жесткое, волевое, голубые глаза стали суровыми, словно какой-то волшебник стер с ее лица одни черты и мгновенно нанес другие. Почти все современники отмечали эту ее невероятную способность меняться в зависимости от житейских обстоятельств. Она вспомнила, что до сих пор не ответила на письмо Фридриха II, в котором прусский король обнаруживал свой характер ловкого и хитрого интригана, придерживающегося всегда одного правила: дать поменьше, а взять побольше. Не раз она замечала стремление Фридриха дипломатическими средствами уменьшить возрастающую силу России, ослабить ее влияние на политическую атмосферу в Европе. Вот вроде бы и добрый союзник, но с каким удовольствием и даже сладострастием он описывает возможные затруднения при заключении мирного трактата с Турцией.

Уж сколько раз Екатерина Алексеевна вновь и вновь возвращалась к положению в мире, мысленно перебирая поступавшие через Панина донесения ее полномочных министров в различных странах, нередко подробные и точные, написанные ярко и со знанием дела, с пониманием обстановки, характеров главных деятелей страны, их индивидуальных пристрастий и привычек.

Она нашла письмо Фридриха на привычном месте – на столе – и вновь перечитала его. Фридрих писал: «Если б зависело от меня, я без труда подписал бы мирные условия, требуемые от Порты… В приобретениях ваших я видел бы усиление первого и самого дорогого из моих союзников, и приятна была бы мне возможность дать ему этот новый знак моей преданности. Но надобно обращать внимание на множество различных интересов в таком сложном деле, как мирные переговоры, и потому не всегда можешь позволить себе то, чего желаешь. В этом положении нахожусь и я теперь. Ваше и. в-ство увидите из нового объявления Порты, сделанного мне и венскому двору, что г. Обрезков будет освобожден немедленно, как только будет принята статья о посредничестве. В. и. в-ство спрашиваете меня, каково мое мнение насчет образа мыслей венского двора. Я имею право думать, что он искренне желает возобновления мира в своем соседстве и в случае посредничества будет действовать беспристрастно, однако не согласится на мирные условия, прямо противоположные его интересам. Внушения Франции до сих пор не поколебали его системы нейтралитета; но я не поручусь за его поведение в случае войны…»

Из этих рассуждений получалось, что мирные условия России оказывались чрезмерными, и он, боясь повредить русским интересам, опасается доводить их до сведения как Вены, так и Константинополя. Получается, что как только Вена узнает об этих условиях мира, так сразу начнет вооружаться и готовиться к войне с Россией… Турки не уступят Молдавию и Валахию, будут решительно возражать против того, чтобы русские заняли какой-либо остров в архипелаге Средиземного моря. Да и независимость крымских татар весьма подозрительна. Уж не претендует ли Россия вообще на Крым? И что же? Россия может получить лишь две Кабарды, Азов с округом да свободное плавание по Черному морю… И это за два кровопролитных года войны?

«А я-то думала, что совершаю великий подвиг умеренности, предлагая план мирных переговоров. Можно ли было предполагать еще вчера, что в прусском короле найду адвоката турок? Что уж говорить о венском дворе… Неужели им приятнее иметь соседями турок в Молдавии и Валахии, чем государя, независимого как от турок, так и от русских и австрийцев? И все пытаются чем-то пугать нас. До сих пор никак не могут понять, что пора перестать постоянно нам показывать вооруженную или просто поднятую руку Австрии, ибо Россия, если подвергнется нападению, сумеет защититься, она не боится никого…»