Наполеон. Последняя любовь - Томас Костейн

— Ну, если вы в этом так уверены, я могу сказать только одно — если бы фасон родился во Франции, он был бы еще лучше, а юбка — длиннее. Я несколько раз видел кончик вашего башмачка, когда вы сели в кресло. Так не должно быть!

Бетси расстроилась.

— Ни в коем случае нельзя показывать ноги. Я наверно, была весьма рассеянна.

— Но башмачок был очень красивый, насколько я могу об этом судить.

Бетси наклонилась вперед и двумя руками плотно прижала юбку к коленям. Потом подняла ноги с земли, чтобы Наполеон смог увидеть фасон башмачков. Наполеон утвердительно кивнул головой и даже коснулся кончиком пальцев шелкового узора на башмачках.

— Да, да, они такие же красивые, как эти глупые мешочки с душистыми травами, которые таскают с собой признанные красавицы. Но башмаки точно из Парижа.

— Нет, сир, — возразила Бетси. — Они тоже из Лондона. Как ни странно, но англичане умеют изготавливать обувь и даже лучше французов.

— Чепуха! — резко сказал Наполеон. — Вы не должны постоянно настаивать, если вы ничего не знаете о чем-либо. Париж ведет за собой весь мир, если рассуждать о стиле одежды и обуви. Там изготавливаются самые модные наряды, шляпки, плащи, перчатки и обувь. Англия далеко от нас отстала и в этих вещах.

— Но сир, башмаки действительно изготовлены в Лондоне. Мама всегда ходит к одному смешному человечку — господину Квинту. У него небольшая лавка в Твидли Плейс, недалеко от Беркли-сквер. Он для нее делал чудесные туфли. Сейчас он уже стар, но постоянно присылает для мамы прекрасные туфельки, и она просит, чтобы он делал такие же туфли для меня и Джейн.

— Как мог этот господин Квинт с лавкой на улице с противным и типично английским названием суметь изготовить туфли точно по ноге, если он никогда вас не видел?

— Мы ему посылаем все наши размеры. Джейн обрисовала мою ногу, а я — ее. А потом он попросил нас кое-что измерить. Измерять пришлось очень много, и все было сделано с точностью до мельчайшей частички дюйма. Этот старый господин Квинт удивительный мастер.

— Ах вы, Бетси-и, все вы преувеличиваете. Но меня больше интересует размер вашей обуви, чем ее стиль. Мне не верится, что можно носить такие крохотные туфельки!

— Сир, вы мне льстите.

Император начал делать сравнения, которые не особенно отличались дружелюбием.

— Я действительно так думаю. Моя сестра Полина… У нее были красивые ноги, но ей не налезли бы ваши туфельки. Я сделал вывод, что у красивых женщин всегда пухлые ножки. Даже у моих двух жен. Могу поклясться, что у некоторых красавиц ноги были такие же широкие, как у крестьянских женщин.

Если бы вы видели мадемуазель Жорж! Она профессионально занималась танцами и испортила ноги.

— Возможно, сир, им следовало обратиться к старому господину Квинту на Твидли Плейс, чтобы получить красивые и удобные туфли.

Наполеон нахмурился.

— Вы себе представляете это? Благородные француженки с хорошим вкусом и какой-то лондонский башмачник! Только не хватало посылать их за шляпками на острова Южных морей. Бетси-и, вы говорите ужасные глупости!

— Но вы же мне сами сказали, что бедным дамам абсолютно необходим хороший башмачник.

У Наполеона лицо еще сильнее побледнело, он был вне себя от ярости.

— Не имеет смысла продолжать наш спор. Зачем?! Ну зачем, я только начал с тобой этот разговор? Ты постоянно толкуешь, как все хорошо делают в Англии, а мне — все равно. Ты специально пытаешься меня разозлить?

Бетси отвернула голову так, чтобы он не видел выражение ее лица.

— Да, сир, мне хотелось позлить вас.

— Тебе это удалось. Но почему ты так себя ведешь, если видишь, как мне плохо и как я расстроен свалившимися на меня несчастьями?

— Если вы не можете смеяться, сир, тогда вам следует хотя бы разозлиться. Все, что угодно, только бы вы перестали оставаться апатичным.

Он сразу изменился и удобнее уселся в кресле. Казалось, что напряжение у него спало.

— Бетси-и, — нежно шепнул император. — Я даже перестал страдать от боли.

Девушка наклонилась вперед и спрятала под складками юбки башмачки, из-за которых разгорелся страстный спор.

— О сир, как чудесно! Возможно, споры по поводу разных глупостей немного вам помогли.

— Неужели я настолько пессимист? Возможно, прав Бертран, когда говорит, что боль, которую я здесь чувствую, является результатом шока. — Он показал рукой, где ему больно.

— Сир! Будем надеяться на помощь Бога!

— Я всегда был склонен к меланхолии, и теперь мне следует перебороть подобное настроение. Мои планы провалились, но я не могу расстаться с надеждой. Возможно, в Англии пробудится совесть. И впереди меня ждут долгие и хорошие годы жизни.

Какое облегчение — я не чувствую постоянную страшную боль! — продолжил император. — Вы помогли мне освободиться от моих бед, но они спешат ко мне возвратиться. Не могу пока сказать, что все в порядке. Когда Бертран хотел послать за доктором, я ему ответил, что мне нужна милая «докторица Бетси-и», что она сможет меня заставить позабыть боль. И вам удалось это сделать, хотя вы здорово меня разозлили.

— Наверно, мне стоит придумать еще более нелепые вещи.

— Вы должны меня навещать почаще, как это делает настоящий доктор… И никаких отговорок! Вы не можете мною манкировать, из-за других свиданий.

— Сир, мне это никогда не мешает.

— Вы не должны позволять этим глупым офицерам зря тратить ваше время. В особенности одному, кого я в данный момент больше всего ревную к вам.

— Кто же это?

— Этот дурацкий старик, командующий полком. Я никогда не могу вспомнить его идиотское имя. Бетси-и, вы должны понять, что когда постаревший мужчина влюбляется в молоденькую девушку, он обычно бывает более настойчивым, чем его молодые и легкомысленные соперники. — Наполеон строгим тоном заключил: — Вам не следует забывать, что вы отвечаете за очень слабого и больного пациента.

— Сир, я всегда буду думать только о вас.

— Наверно, нам сейчас стоит расстаться. Я устал и хочу посидеть тут, порадоваться освобождению от боли и полюбоваться на моего милого доктора. Это будет для меня самым большим удовольствием. Мне следует набраться сил для следующей прогулки, чтобы увести подальше часовых и чтобы вы смогли спокойно и незаметно выйти отсюда.

Злоба губернатора достигла такой степени, что попасть в Лонгвуд без пропуска можно было только совершив настоящий подвиг. Во время второго визита Бетси пришлось путешествовать в повозке разносчика, прикрывшись грязным мешком из-под картофеля. Когда ее довезли до дома в Лонгвуде, она вылезла наружу и приветствовала Наполеона с перепачканным пылью лицом.