Лев Троцкий. Революционер. 1879–1917 - Юрий Фельштинский

Покидая Яновку, как оказалось, почти навсегда (только осенью 1896 г. он приехал к родителям с кратким последним визитом), Лев Бронштейн поначалу представлял себе свою будущую карьеру почти так же, как о ней думал его отец. Хотя Лев увлекался литературой и пытался писать, но в соответствии с представлениями, господствовавшими и в окружении отца, и в семье Шпенцер, литература была вещью интересной, но естественные науки, инженерное дело, а возможно, математика с практической точки зрения были несравненно предпочтительнее. В 17 лет Лев поселился в семье неких Дикштейнов. Познакомившись с книготорговцем Галацким, он стал брать у него вначале пропущенные цензурой книги, а затем и некоторые нелегальные издания (скорее всего, книги Лев получал в пользование за умеренную плату). Так он познакомился с той народнической литературой, которая рассматривалась в кругах политически одержимой молодёжи как своего рода социальное Евангелие.

Постепенно зрели теперь уже не стихийные, как в Яновке и в Одессе, а более или менее сознательные, подкрепляемые авторитетами идеи социального протеста. Любопытно, что в числе тех книг, которые были его «учителями», Троцкий не называл «Что делать?» Н.Г. Чернышевского, видимо по той причине, что к этому автору он, в отличие, скажем, от Ленина, относился весьма критически из-за ригористичности и низкого художественного уровня упомянутого романа.

Формированию и укреплению новых идей способствовали молодые люди, с которыми Лев познакомился случайно, когда вместе с соучениками забрёл к садовнику Францу Швиговскому, запомнившемуся как человек «с длинной бородой и большими бровями»[67], чеху по происхождению, арендовавшему один из городских садов (скорее скверов), где он построил избушку и то ли от скуки, то ли из неких идейных соображений собирал приезжих студентов, бывших ссыльных и местную молодёжь. Швиговский произвёл на Льва огромное впечатление. «В его лице я видел впервые рабочего, который получал газеты, читал по-немецки, знал классиков, свободно участвовал в спорах марксистов с народниками»[68]. Можно полагать, что через 30 с лишним лет, работая над воспоминаниями, Троцкий невольно или сознательно существенно преувеличил личность своего первого «учителя по социализму», тем более что в воспоминаниях вообще ничего не говорится о мировоззрении Швиговского, который был, скорее всего, неким эклектиком, человеком оппозиционного склада ума, тяготевшим к народничеству, но в основном довольствовавшимся революционными разговорами. Однако для пытливого юноши важно было другое — общение с людьми, которые то ли сами встречались с героями-народовольцами — Андреем Желябовым, Софьей Перовской, Верой Фигнер, — то ли слышали о них от своих старших товарищей.

Лев зачастил в сад Швиговского, который Истмен удачно назвал «садом идей»[69]. В летнее время он и его товарищи собирались под яблоней, рассаживались вокруг самовара и, с аппетитом поглощая скудную пищу, купленную в складчину, толковали о возможностях усовершенствования человеческого общества. Школьные занятия он запустил, уроки часто пропускал, да и в тех случаях, когда ходил в училище, делал это скорее для того, чтобы привлечь в «сад идей» новых приверженцев социальных изменений, а не для завершения образования. Однажды на квартиру, где Лев снимал комнату, явился школьный инспектор, чтобы выяснить причину неявок в класс. Троцкий вспоминал: «Я чувствовал себя униженным до последней степени. Но инспектор был вежлив, убедился, что в семье, где я жил, как и в моей комнате, царил порядок, и мирно удалился. Под матрацем у меня лежало несколько нелегальных брошюр»[70]. Школьное начальство особенно не интересовалось, чем занимались великовозрастные «реалисты» вне школы.

Лев жадно поглощал революционную литературу, исторические труды, произведения по социологии, логике и эстетике — Джона Стюарта Милля, Юлиуса Липперта, Огюста Минье, Чернышевского (но не роман «Что делать?»). В то же время Лев с интересом читал и даже изучал книгу мыслителя, далеко отстоявшего от его политических взглядов: «Эристику» Артура Шопенгауэра, но по совершенно иной причине. Эта небольшая книга, название которой можно перевести как «Искусство спорить», трактовала вопрос о способах победить противника в споре, независимо от того, какая из спорящих сторон занимает верную позицию[71]. Искусство победить в споре любой ценой вполне могло заменить любые тома глубоких трактатов.

Газеты и журналы Лев стал читать «под политическим углом зрения», стремясь создать себе представление о политической системе в Западной Европе и США. Наибольшим авторитетом пользовалась большая либеральная газета «Московские ведомости».

С тех пор среди мемуарных источников, дающих представление о Льве Бронштейне, наряду с различными вариантами его собственных воспоминаний появляется ещё один, написанный человеком, ставшим позже политическим оппонентом Троцкого. Им был Григорий Зив, уроженец Николаева, в то время студент медицинского факультета Киевского университета, приехавший в родной город на рождественские каникулы 1896 г. К этому времени, учитывая наступление зимы, компания, собиравшаяся в саду Швиговского, переместилась в его хижину, которая стала «салоном» радикально-социалистической молодёжи. Жаркие споры шли по вопросам, возможен ли в России капитализм, суждено ли ей пойти по стопам Западной Европы, или же стране уготован какой-то особый путь. Постепенно выделились «марксисты» и «народники», хотя принадлежность к тому или другому направлению носила скорее эмоциональный, а не идеологическо-теоретический характер. С политической точки зрения, однако, споры были совершенно невинными, призывы к «ниспровержению» не раздавались[72].

В городе «сборища» в саду Швиговского пользовались страшной репутацией, их считали центром политических заговоров. Скорее всего, в этой группе молодых людей постепенно формировались не два: марксистское и народническое, а большее число оппозиционных политических направлений — наряду с теми, кто позже признал необходимость мирной эволюции, стал на либерально-демократические позиции; сюда приходили и люди, оказавшиеся затем в лагере крайних революционных радикалов. «Ходили туда, как в клуб, где все чувствовали себя хорошо, уютно и непринуждённо. Времяпрепровождение далеко не ограничивалось одними спорами на указанные серьёзные темы: там веселились, дурачились, встречали Новый год»[73].