Фельдмаршал в бубенцах - Нина Ягольницер

к вам на перевязку, я по неловкости рассыпал ваши записи. Укладывая их на место, я наткнулся на эту. Не стану отрицать, я мало успел прочесть в тот раз и вернулся, чтоб продолжить.

Врач приподнял брови:

— Похвальная прямота, Годелот. А вот о вашем благоразумии я был лучшего мнения… как и о ваших моральных принципах.

— Мне жаль, что я ввел вас в заблуждение, господин доктор, — вполне искренне ответил юноша.

Уголок рта Бениньо болезненно дернулся:

— Мне бы попенять вам на дерзость. Но это ваше свойство всегда меня подкупало.

Он отошел к окну, задергивая портьеру, словно пытаясь затянуть паузу, и Годелот уже был готов к тому, что сейчас доктор наконец позовет часового. Но Бениньо неспешно подошел к секретеру, вынул бутылку вина, долго возился с пробкой. А затем залпом осушил бокал, обернулся и отрубил:

— Что вы хотели узнать, Годелот? Спрашивайте сейчас, другого случая у вас не будет.

До этой минуты шотландец все так же молча стоял на месте, будто вмерзнув в пол и едва дыша. Но сейчас он понял: этот миг нельзя упустить, даже если ему предстоит отправиться в карцер на ближайший год.

— Мне не нужно подробностей той бойни, — твердо проговорил он, — их я видел своими глазами. Я хочу знать причину.

Бениньо неспешно отставил бокал и вновь несколько секунд помолчал.

— Что ж, здесь нет никакой жгучей тайны. Это была месть, Годелот. Месть ее сиятельства герцогини вашему синьору. — Юноша резко вдохнул, бледнея, но врач лишь поднял ладонь. — Ваше негодование сейчас пропалит в ковре дыру. Но погодите судить. Герцогиня тринадцать лет томится в плену неподвижного тела. Тринадцать лет в тюрьме своей плоти, Годелот, без права даже смахнуть прядь с собственного лица. Поверьте, друг мой, бывает такая минута, когда любой соглашается продать душу дьяволу.

— Дьяволу? — шотландец не сумел отцедить из голоса ноту сарказма. — Стало быть, во всем, как и всегда, виноват дьявол? Право, как это удобно — иметь под рукой такого безотказного виновника!

— Ошибаетесь, — не принял вызова врач, — дьявол лишь исполняет желания… или приказы, если угодно. Отвечать же за них каждому в свой срок придется самому.

Годелот осекся, уже в который раз чувствуя себя перед этим человеком бестолковым и запальчивым мальчишкой.

— Быть может, — отрывисто произнес он. — Но какая же обида могла повлечь за собой такую страшную месть? Я был там, черт подери. Я все еще слышу во сне голоса ворон.

В чертах врача что-то дрогнуло. Он сдвинул брови, и тень легла на лицо, сразу сделав его старым и измученным.

— Сядьте, Годелот, — негромко проговорил он, — налейте себе вина.

Шотландец машинально повиновался, в замешательстве глядя, как всегда безупречный Бениньо рассеянно ворошит густо посоленные сединой волосы. Тот снова придвинул отставленный бокал, рассеянно глядя, как по тонким стенкам скользят остатки янтарных потеков, и вдруг молниеносным движением швырнул бокал о стену. Хрусталь с ликующим взвизгом брызнул на ковер, а врач оглушительно рявкнул:

— Какого черта вы полезли в эти бумаги, юный идиот?! Вам пока еще дано жить и дышать, так что ж вам не живется?!

Он упал в кресло напротив Годелота и яростно раздавил несколько осколков ногой. Переведя дыхание, Бениньо вперил мрачный взгляд в шотландца, безмолвно съежившегося в полумраке.

— Я не звал вас сюда, Годелот, и именно поэтому расскажу вам о той ночи. Многие знания — многие скорби, и вам стоит усвоить этот урок раз и навсегда. Кроме того, вы на свой лад вправе узнать то, чего хотели. — Доктор сделал паузу. — Я знаю, вы не все поймете. И главные ваши выводы будут неверны. Вы все же безобразно молоды.

— Это пройдет, — отрезал шотландец.

Врач взглянул на него, и в глазах его промелькнула тень прежней сдержанной усмешки. Он сложил ладони, будто осязая в них обложку незримой летописи, и негромко продолжил:

— Вы наверняка слышали, Годелот, о прежнем графе, самоубийце Витторе… Герцогиня Фонци, наша с вами общая синьора, еще в юности знавала обоих братьев Кампано и была весьма… близка со старшим… — Бениньо запнулся и хмуро покусал губы. — Впрочем, стоит назвать вещи своими именами. Ее сиятельство и граф Кампано были любовниками. Ни о каком браке речь не шла, это был союз плоти и души, полный огня, но не нуждавшийся в благословении церкви. Однако не буду сплетничать.

Синьора порой рассказывала мне о Витторе. Это был человек широких и оригинальных взглядов. Он интересовался магией и алхимией, уверенный, что сии материи суть настоящие науки, не имеющие ничего общего с бесовщиной. Именно он привил герцогине жажду познания запретных таинств.

Бениньо потер подбородок, и взгляд его стал слегка отрешенным.

— Герцогиня редко говорит о погибшем Витторе, оберегает память о нем, как открытую рану. Его портрет висит в малой библиотеке, и ее сиятельство болезненно привязана к нему. Я каждый раз вижу: ей отчаянно больно, несмотря на прошедшее время. Сейчас она почти не упоминает о Витторе, но эта потеря так и не утратила для нее своей остроты. Она даже порой разговаривает с ним. М-да…

Оттавио же был человеком другого склада. Сорвиголова и искатель приключений. Витторе очень тревожился о нем, поскольку Оттавио, уехав после смерти отца за границу, много лет не подавал о себе вестей. Он вернулся неожиданно, чем несказанно осчастливил брата. Но оказался вестником беды. Через три дня после его приезда Витторе покончил с собой.

Врач машинально поправил в канделябре свечу и вновь покусал губы, словно подходя к сложной части своего рассказа.

— Герцогиня Фонци был потрясена смертью Витторе. Впрочем, потрясены были все. Но ее сиятельство одолевала не одна лишь скорбь. Она хорошо знала Витторе, и его самоубийство казалось ей совершенно необъяснимым. Граф не выглядел человеком, готовым свести счеты с жизнью. Последние месяцы он кипел энергией и воодушевлением. Он собирался в Германию, засыпал синьору длинными письмами, звал ее с собой, словом, жизнь в нем била ключом. Однако сомнений быть не могло — Витторе бросился с башни сам, чему имелись десятки свидетелей.

Синьора решила разобраться в обстоятельствах этой неожиданной и трагической смерти. И вскоре она нашла то, что искала. Дело в том, что Оттавио приехал не один. Его сопровождал молодой монах. Изнуренный сухой человек с мрачными глазами. Оттавио представил его как своего друга, полкового капеллана. Тот вел себя очень сдержанно, ни с кем не заводил бесед, хотя прочел поразительную проповедь, исполненную невероятной силы и чувства. В последний вечер монах долго беседовал с графом Витторе наедине — а назавтра случилось несчастье.

Годелот подался вперед:

— Я слышал об этом монахе, доктор.