Самурай. Легендарный летчик Императорского военно-морского флота Японии. 1938-1945 - Сабуро Сакаи

Трудно описать открывшиеся моему взору по возвращении на базу ужасные разрушения, произведенные всего лишь двенадцатью вражескими бомбардировщиками. Почти все наши самолеты были уничтожены или повреждены. Командир базы потерял левую руку, несколько его заместителей, пилотов и авиатехников погибли или получили серьезные ранения.

Я забыл о своих ранах, пыл погони и мое возбужденное состояние в бою заставили боль на время утихнуть. Я отошел на несколько шагов от самолета и рухнул на землю.

Раны заживали медленно. Через неделю, все еще находясь в госпитале, я получил от Хацуо письмо с новостями не менее убийственными, чем налет на наш аэродром.

«Прости, что я вынуждена писать письмо со столь печальным для тебя известием. 3 октября моя дорогая подруга Микико погибла в автомобильной катастрофе. Я не нахожу слов. Мне очень больно, и я не могу в это поверить. Почему Бог так несправедлив? Почему, почему такой прекрасный человек, как Микико, должен был умереть всего в шестнадцать лет, да еще не по своей вине? Я презираю себя за то, что должна сообщать об этом тебе, сражающемуся с врагом летчику. Но больше это сделать некому…»

В конверте находилось запечатанное письмо от матери Микико, которая писала:

«Бедная Микико каждый день вспоминала вас в беседах с нами и Хацуо-сан и с волнением ждала вашего ответа на письмо, переданное через Хацуо. Но ваше замечательное письмо пришло лишь в день похорон Микико. Как бы я была счастлива, если бы она смогла прочитать это письмо! Она была прекрасной дочерью, доброй, умной, настоящим ангелом.

Возможно, поэтому Всевышний и призвал ее к себе так рано. Я не знаю. Я все время плачу. Думаю, вам будет приятно узнать, что ваше письмо положили в ее гроб, и оно отправится с нею на небеса. Примите нашу с мужем глубочайшую благодарность за ваше письмо. Мы молимся Богу, чтобы дух Микико оберегал вас в небе от вражеских пуль».

Я не знал, что и думать. Меня ошеломило это письмо. Пролежав несколько часов на койке, уставившись в потолок, я написал длинное письмо матери Микико с выражением своих соболезнований. В конверт я вложил немного денег с тем, чтобы, согласно древнему обычаю, родственники оставили их на ее могиле в качестве пожертвования.

Несколько дней я ужасно тосковал по дому, мечтая увидеть своих мать, братьев и сестер.

Ждать возвращения в Японию мне долго не пришлось. Два дня спустя поступил приказ о замене личного состава, согласно которому меня направляли для дальнейшего прохождения службы в Омуру, где находилась ближайшая от моей родной деревни авиабаза. Мой отъезд вряд ли можно назвать торжественным. Ведающий личным составом капитан с каменным лицом предупредил меня:

– По соображениям безопасности по возвращении в Японию вам запрещено рассказывать кому-либо о произошедшей здесь катастрофе. Вам понятно?

– Так точно. По соображениям безопасности по возвращении в Японию мне запрещено рассказывать о произошедшей катастрофе, – отчеканил я. Затем отдал честь и направился к стоящему на летном поле транспортному самолету, который должен был доставить меня домой.

В мрачном настроении возвращался я на базу в Омуре. Разрушительный налет, гибель многих близких друзей, смерть Микико и мои раны – все это ввергало меня в крайнее уныние. Более того, несмотря на близость базы к моему дому, мне было запрещено видеться с близкими до полного выздоровления.

Я с опаской ожидал своей первой встречи с командиром базы в Омуре. После моего назначения сюда в прошлом году его презрение и недружелюбное отношение к новичкам я болезненно ощущал на себе и чувствовал к нему острую неприязнь. К моему удивлению, лицо командира расплылось в улыбке, когда я, щелкнув каблуками, застыл по стойке «смирно» перед его столом. Он несколько секунд разглядывал мою форму, мое лицо, а затем заглянул в глаза. Он буквально сиял! Я не знал, но известие о моей атаке в одиночку против двенадцати русских бомбардировщиков достигло Японии раньше меня. Я перестал быть достойным презрения новичком, которым можно помыкать. Командир сообщил, что я могу спокойно отдыхать, поскольку в настоящее время от меня не станут требовать выполнения особых заданий. Подобный поворот событий ошеломил меня, простым летчикам не было положено рассчитывать на такое обращение.

В столовой мне стало ясно, что молва о моих полетах в Китае, где в качестве «пикантных» подробностей фигурировали сбитый мной вражеский самолет и атака против русских бомбардировщиков, сделали меня героем среди летчиков, проходивших боевую подготовку на базе. Я испытывал странное и вместе с тем восхитительное чувство, когда эти люди столпились вокруг меня в ожидании рассказа о войне в воздухе.

Целую неделю, имея возможность отсыпаться, я отдыхал и наблюдал за учебными полетами. Вскоре я получил письмо от девушки, чье имя – Фудзико Ниори – было мне незнакомо. Она писала:

«Я сестра Микико и, пользуясь представившейся мне возможностью, хочу от всего сердца поблагодарить вас за ваше письмо моей матери и за добрые слова о моей сестре. Ваше письмо, подобно лучу света, рассеяло мрак пережитого нами горя, вызванного смертью Микико. Мне не стыдно сообщить вам, что все мы рыдали от того, что нам пришлось потерять Микико, которая была самой лучшей.

Должна признаться, что до получения вашего письма я заблуждалась, полагая, что летчиков интересуют лишь сражения и теплые чувства им неведомы. Ваше письмо убедило меня в обратном. Если позволите, я бы хотела стать вашим другом вместо сестры. Я была бы счастлива получить ваш ответ на это письмо».

В конверте находилась фотография Фудзико. Я тут же написал ответ, рассказав, что получил легкое ранение в Китае и сейчас нахожусь в Японии, где завершаю лечение. Я сообщил, что доктора считают, что я скоро снова смогу летать и, как только поправлюсь, надеюсь с ней увидеться.

Всего через несколько дней я получил от нее второе письмо. Фудзико подробно рассказывала о своей жизни и описывала происходящее в ее родном городе Токусиме на острове Сикоку. Весь следующий месяц, не будучи особо занятым на базе в Омуре, я писал письма Фудзико и перечитывал приходящие от нее ответы. Ее письма были очень хорошо написаны, и меня разбирало любопытство, не вносит ли ее мать поправки в черновики, как это часто делалось!

В ноябре 1939 года я получил первую за год увольнительную на сутки для посещения своей семьи. Раны мои давно зажили, и мне не терпелось попасть домой. Поездка на поезде должна была занять менее часа. Я знал, что сезон сбора урожая риса закончился. С приближением зимы рисовые плантации опустели, но после унылого пейзажа континентального Китая моя родная провинция казалась мне цветущим садом. Я любовался окутанными облаками вершинами гор, густой, сочной зеленью растущих на их склонах лесов и сверкающими в лучах полуденного солнца горными речушками.

Я не поверил своим глазам, направившись по дороге к нашему старому домику. Огромная толпа собралась перед ним, и, увидев меня на дороге, люди бросились ко мне навстречу с громкими криками приветствий. Я опешил, увидев свою мать в сопровождении такой важной особы, как деревенский староста. Не только этот достойный господин лично поприветствовал меня, но и все остальные члены местного совета обменялись со мной рукопожатиями.