Странная птица. Мертвые астронавты - Джефф Вандермеер

Женщину он называл Морокуньей.

– Убейте их всех, убейте всех! – закричала Странная Птица. – Убейте, убейте. – Из тех слов, что были у нее в распоряжении, лишь услышанные в Лаборатории подходили для атаки и защиты. Она знала – их недостаточно.

Чарли Икс вздрогнул, но Морокунья не пошевелилась, и спокойное выражение ее лица не изменилось ни на йоту – ни одна черточка не дрогнула.

– Искусственная птица, – протянула Морокунья. – Невезучая лабораторная тварь. Не было доселе таких, как ты. Каким-то образом ты сбежала, а о мире снаружи – не знаешь ну совсем ничегошеньки. Вот что могу я сказать, глядя на тебя.

– Ценная! – тявкнул Чарли Икс, раздувая ноздри. Тут его зоб вспучился с хлюпающим звуком – из-за чего-то живого внутри.

Из-за краев каменного стола вдруг стали появляться детские головы – как грибы после дождя, все вскакивали и вскакивали, пока не окружили стол со всех сторон. Морокунье было не до них, пусть даже и все эти детишки льнули к ней.

– Скоро мы узнаем, из чего ты сделана, и тогда устроим представление, правда же?

Дети дружно закивали и уставились блестящими глазами на Странную Птицу.

Что-то сжалось внутри нее. Если б только она не столкнулась с бурей. Если бы только она успокоила Старика, если бы он не привез ее в город. Если бы только Старик не попал в засаду. Если бы только он не протянул руку и не поймал ее за крыло…

Достав из кармана паука, Морокунья бросает его на Странную Птицу. Длинноногий кристаллический паук забегал по ее телу. Он нырял внутрь него и выныривал назад, наружу, снова и снова, и от его манипуляций Птицу снедал изнутри жуткий зуд. Паук миновал всякие защитные заслоны, и с этим она ничего не могла поделать. Ее безопасность обеспечивали Санджи и другие, прошедшие формальную подготовку, какую сия эксцентричная лоскутная магия не признавала и не уважала. Это существо, испытывающее ее, ползающее по ней, было диким, варварским в своих намерениях. Оно презирало подпрограммы и высшие чувства. И значил что-то не сам паук, поняла она, а воля, стоящая за ним – то есть, Морокунья. Именно она копалась в мозгу Птицы, пока та лежала на столе беззащитная. Морокунья Всезнающая.

Странная Птица закрылась настолько, насколько могла, борясь за то, чтобы запереть побольше дверей, поскольку зонды паука приближались неумолимо. Но дверей было не так уж много.

Все большая ее часть отпадает по мере паучьего продвижения – так шлюпки покидают тонущий корабль. Только в ее случае сам корабль скорее растворяется, нежели тонет. Что-то подсказывает ей, что Санджи, предвидя подобный исход, запрограммировала процесс. Ведь темнокрылы стали в итоге роем частиц, и она сама в процессе полета отторгала части себя – и теперь происходило то же самое, но с большей отдачей, с возросшей интенсивностью, куда энергичнее и обильнее, чем раньше. Возможно, прежде чем Морокунья отнимет у нее жизнь, большая часть Птицы рассеется – по крупицам утечет через трещины в куполе обсерватории в город.

– Будь храброй, – сказала ей Санджи, которая была лишь призрак из прошлого, лишь нейрон, посылающий сигнал… была ли она вообще хоть чем-нибудь? – Ведь порой храбрость – лишь спокойствие и ожидание.

Дети по-прежнему ухмылялись, а Чарли Икс и Морокунья возносились – вместе со своими пытливыми взглядами, – на все большую высоту, пока паук, хрупкий, но оттого не менее смертоносный, продолжал свою работу.

В третьем сне Странная Птица – светящееся красное яблоко на лабораторном столе из нержавеющей стали. Санджи, в лабораторном халате и перчатках, смотрит на нее сверху вниз и прикладывает палец ко рту.

– Тс-с-с-с. Это наш общий секрет. Никому о нем не говори.

Да кому она скажет?

Скальпелем Санджи кромсает яблоко на четыре части. Семена выпадают из Странной Птицы, ставшей яблоком, скачут до самого края стола, просыпаются на пол.

– Знаешь, вместе нас свели птицы… мы обе с ними работали. Не так, как сейчас – так я с птицами никогда не хотела работать. Но в конце концов у меня отобрали всякий выбор. И у нее – тоже. – Санджи говорит о той женщине, что раньше работала в лаборатории. О той, которую Санджи любила.

Странная Птица не чувствует ни боли, ни ужаса при виде тех надрезов, вместо этого – лишь некое облегчение, как будто какое-то внутреннее напряжение исчезло. Семена должны быть снаружи. Семена должны отпасть от тела и начать новую, самостоятельную жизнь.

– Вот, – мягко произносит Санджи. – Дело сделано. Все, что вам нужно сейчас сделать – вернуться домой. Найти ее, потому что я сама – не смогу.

С этими словами четыре кусочка яблока взлетают, и каждый из них – это она, и все они – Странная Птица. Они собираются вместе над столом – и образуют чудо-компас.

– Компас – это твое сердце. Я запрятала его глубоко-глубоко в тебя, и в чем бы ты ни разочаровалась – никогда не разочаровывайся в нем.

И эти слова, предваряющие конец сна, произносит не голос Санджи, а какой-то чужой, незнакомый. И вторая половина яблока – она все еще где-то лежит, припрятанная.

Двое смеются – знающим, разумеющим смехом.

Звук этот мелодичен и жизнерадостен, но безумно-безумно далек.

Старик сказал Странной Птице, что солгал ей, потому что она была так красива. Он солгал ей о тюрьме и своем месте в ней. Солгал и о рассказе, который печатал на машинке.

– Я был тюремщиком в этом месте. Когда мир развалился, ушло верховенство закона, и мы оказались в изоляции. Я оставил заключенных в их камерах. Они бы меня убили. Да, я их всех заморил голодом. И охранников остальных перебил – но ведь они хотели меня убить, выбили мне глаз, обожгли всего. Так я остался здесь один. Наедине с собой, с собственными словами. Таков мир, в котором мы ныне живем, Айседора. И все, что я делал, – сделал бы на моем месте любой другой.

На своих страницах Старик пытался оттиснуть как можно больше о тех, кого он убил. Там были подробности жизней заключенных и охранников, чем больше, тем лучше – этакое жизнеподобие с малой степенью приближения. Странная Птица знала, что Старик обычно не руководствуется разумом, но все еще способен испытать вину, внять сожалению, возжелать отпущения своих грехов.

Ученые в Лаборатории частенько говорили «Прости меня» или «Мне так жаль» перед тем, как учинить что-нибудь непоправимое с животными в клетках. Потому что чувствовали, что имеют на это право. Потому что мир умирал, и обстоятельства – особые. Поэтому они продолжали делать то же самое, что разрушило мир, – тщась спасти его.

Даже Странная Птица, сидевшая на пальме на искусственном острове со рвом, полным голодных крокодилов, различала в подобной логике значительные изъяны.

Даже Странная Птица знала, что в пауке, запущенном Морокуньей, нет ничего такого, что руководствовалось бы разумом. Открывая Птицу Морокунье, паук открывал Морокунью Птице, и именно поэтому Птица знала, что следует готовиться к худшему.