Николай I Освободитель. Книга 3 - Андрей Николаевич Савинков

история уже пошла по другому руслу, может пишущие под этой маской авторы и не соберутся теперь в одном месте. Что же теперь пропадать такому шикарному псевдониму?

В тот раз я хотел заскочить в редакцию журнала согласовать бюджет по гонорарам на второе полугодие 1816 года. Обычно с такими вопросами, я, чтобы не тратить лишнего времени, вызвал редакторов к себе в Михайловский, однако порой все же выделял полдня чтобы окинуть хозяйство начальственным взглядом. Так-то у меня был для этого Измайлов, который с учреждением новых изданий получил повышение до директора издательского дома, но и самому порой посмотреть, чем занимаются твои работники — тоже дело не лишнее. Тем более, что идти далеко было не нужно — редакции всех трех периодических изданий были расположены в одном здании на Фонтанке.

— Ваше императорское высочество, — из раздумий меня выдернул молодой парень, изобразивший при виде приближение великого князя приличествующий моменту поклон.

Невысокий — особенно на фоне моих двух метров — рост, кучерявые волосы, смуглая кожа, высокий лоб, не слишком приятные черты лица. И да — еще не слишком густые, но уже вполне узнаваемые бакенбарды. Не узнать было просто невозможно.

— О! Наше юное дарование! — Учитывая, что разница в возрасте между нами была минимальна — всего три года, называть поэта «юным», было с моей стороны несколько самонадеянно, однако учитывая мой «психологический возраст», именно так я его и ощущал. — Добрый день, Александр Сергеевич, а вы с новыми шедеврами к редактору?

Пушкин, явно обескураженный тем, что великий князь узнал его в лицо, только молча кивнул, не зная, что ответить по такому случаю. Учитывая, что молодой человек только в этом году закончил Александровский лицей — четвертый набор этого учебного заведения — и пока еще ничем толком не прославился, это было достаточно неожиданно. Естественно, он же не знал, что в будущем его портреты будут висеть по всем кабинетам литературы на одной шестой части суши.

— Видел я ваши стихи, — как бы объясняя причину своей осведомленности продолжил я меж тем. — Ну и, если уж говорить прямо, подписывал смету по гонорарам. Что сказать? Толково, толково. Есть куда расти, увлечение творчеством Дениса Давыдова видно сквозь строки, но уже и сейчас более чем прилично.

Я мысленно вознес хвалу своей учительнице русского и литературы в школе, которая вдалбливала нам знания по своему предмету с особой остервенелостью. Кто бы мог подумать, что остатки тех знаний когда-то пригодятся.

— Да, ваше императорское высочество, — опять кивнул Пушкин. Он в сущности был еще совсем мальчик, и в того заядлого задиру и дуэлянта еще совсем не превратился. Впрочем, дурной характер уже во всю проглядывался. — Спасибо за лесную оценку. Мне очень приятно.

Бесята, тем не менее, в глазах поэта, который потихоньку взял себя в руки, явно намекали, что похвала представителя императорской фамилии Александру нашему свет Сергеевичу на самом деле до одного места.

— А знаете, Александр Сергеевич, — было в том, чтобы называть семнадцатилетнего парня по имени-отчеству что-то издевательское, ну во всяком случае, мне так казалось, — заезжайте ко мне в Михайловский как-нибудь при случае. На следующей неделе, например… Скажем во вторник. Вы свободны?

— Д-да, ваше императорское высочество, свободен, — предложение было явно не из тех, которые предполагают отрицательный ответ. Пушкин от неожиданности даже стал заикаться, хоть раньше за ним такого замечено не было.

— Ну вот и славно, — я улыбнулся, глядя на собеседника, поэт же от этой улыбки непроизвольно вздрогнул. — К ужину буду вас ждать, часам к семи.

На самом деле, спроси меня в тот момент кто-нибудь, зачем я дернул Пушкина, практически приказав ему приехать ко мне в Михайловский — о котором, кстати в народе уже начали ходить достаточно мрачные слухи, — я бы, наверное, дать однозначного ответа не смог. Тут было всего понемногу: любопытство, пожалуй, на первом месте, желание прикоснуться к истории, ну и возможно несколько подкорректировать жизненный курс поэта, который достаточно логично привел того на Черную речку. Ну и то, что буквально неделей ранее от ребят Бенкендорфа мне пришла записка насчет Пушкина, — а молодой поэт, был в длинном списке особ, за которыми я негласно установил присмотр еще тогда, когда СИБ не была государственной структурой — он де первый раз вызвал своего оппонента по словесным баталиям на дуэль. Спорщики вскоре примирились, однако звоночек, что называется, прозвучал. Ну и нужно было как-то реагировать, не упускать, как говорится, момент.

В следующий вторник Александр Сергеевич приехал к назначенному времени без опозданий, к которым по слухам был большой любитель. Видимо опаздывать к брату императора все посчитал перебором.

Я же весь день разбирал дела начавшей строиться на Урале железной дороги — там закончили трассировку будущей ветки и приступили к подготовке насыпи — и о назначенной встрече чуть сам не забыл. Вернее, забыл, но всегда находящийся на страже моего расписания Муравьев мне вовремя о ней напомнил.

— Добрый вечер, Александр Сергеевич, — Пушкин был одет по последнему писку моды, очевидно, обладая достаточно средней внешностью от природы, к своему наряду он относился более чем серьезно. Я же в свою очередь при таких полуофициальных встречах предпочитал мундир егерского полка, благо тот был изначально скроен с учетом именно моих представлений о комфорте, пусть даже в ущерб принятой у местных вычурности. — Как добрались?

— Здравствуете. Спасибо, без приключений, — было видно, что Пушкину интересно находится во дворце, он с любопытством рассматривал внутреннее убранство помещений, даже не пытаясь особо этого скрывать.

Ужин прошёл в спокойной атмосфере. Мы обсуждали в основном поэзию, и работу Александровского лицея, из которого Пушкин только-только — и месяца еще не прошло — выпустился. Я же формально тоже учился — числился, иногда заскакивая на отдельные лекции — в лицее только на три года старше, в первом его наборе. Я естественно был знаком с официальными отчетами руководства учебного заведения, созданного с моей подачи, а также неофициальными отчетами по линии Бенкендорфа, который плотно там обосновался, вербуя будущих агентов прямо со школьной парты. Это тоже была моя идея: пускать дело на самотек и превращать лицей выпускающий костяк имперского чиновничества в логово либералов и вольнодумцев было бы просто сумасшествием. Так вот, отчеты — это одно, а впечатления изнутри — совсем другое.

— Ходят слухи, что среди учащихся и выпускников лицея достаточно широко распространены либеральные воззрения, — закинул я наудачу удочку.

Общественно-политическая ситуация в России по сравнению со знакомой мне историей имела значительные отличия. Во-первых, не было заграничного похода и соответственно вернувшихся из Франции и принесших оттуда вирус якобинства русских офицеров. Не было, соответственно и жесткой реакции на это дело властей, плюс правильно освещенный заговор позволил императорскому дому добрать вистов, поэтому такой резкой и ожесточенной поляризации в высшем обществе на либералов и консерваторов тоже не наблюдалось. Слово «либерал» — пока еще не превратилось в ругательство.

— Мы как истинные патриоты России, — достаточно аккуратно начал Пушкин, — приветствуем перемены направленные на улучшение жизни людей, населяющих империю.

Сказано было максимально обтекаемо, но с толстым намеком на вопрос крепостного права.

— Без сомнения, — я кивнул, — и что вы думаете по этому поводу?

Не то что бы меня действительно интересовали политические взгляды поэта, скорее наоборот. Вот только в отсутствие более развитых средств массовой информации в любом случае в ближайшие лет тридцать — я все же надеялся в будущем изобрести если не радио, то хотя бы проводное вещание — придется обходиться пропагандой через печатное слово. И пишущий в правильном ключе гений, виделся тут совершенно не лишним.

— Я тоже приветствую улучшение жизни людей.

— Забавно, — я отложил в сторону вилку и отхлебнув вноградного сока из стеклянного бокала откинулся на спинку стула. — Государство и императора каждый второй обвиняет в нежелании решать крестьянский вопрос, но вот помещики… Они совсем не торопятся отпускать принадлежащих им крепостных. Которые, на секундочку, живут куда как хуже государственных. А между тем, государственные крестьяне вполне могут обрести волю и, кстати, приличный надел земли, если только согласятся на участие в переселенческой программе. Я вам более того скажу, каждый год мы перевозим на свободные земли на южных окраинах империи по полсотни тысяч душ.

Подача была абсолютно прозрачна, семья Пушкиных вполне себе имена крепостных и не смотря на воззрения одного из отпрысков отказываться от дармовой рабочей силы — как, впрочем, и все остальные помещики империи — не спешила. Поэт, услышав