В тени славы предков - Игорь Генералов

— С этим решим, — отмахнулся Красный, — мне от тебя ответ нужен.

— Не нужно мне это.

— Как не нужно? — взорвался Блуд. — Я за тебя князя просил! Иди, не думай!

— Не пойду в холопы! — тоже начал заводиться Колот.

— Дурень! Так и будешь землю грызть и дети твои тоже! У каждого ли другу везёт княжьим воеводой стать, и каждый ли друга позовёт? Ой и дурень!

— Не пойду в холопы! — с каким-то отчаянным упрямством повторил Лапа. Блуд продолжал уговаривать, вскакивая на ноги и снова садясь на лавку. Колот, сжимая кулаки, смотря в сторону, будто сам себя убеждал:

— Не пойду, не пойду!

Воевода, взъярившись окончательно, шагнул к выходу, обернулся, остро и зло глядя на Колота, спросил:

— Это твоё последнее слово?

— Да, — сквозь зубы процедил Лапа.

— Так знай теперь, Колот, что слово я сдержу и завтра же заберу с собой твоего племянника, но, клянусь стрелами Перуна, никогда, слышишь, никогда тебе не помогу!

Громко хлопнула дверь. Колот, глотая пиво прямо из бочонка, подняв его кверху обеими руками, не заметил подошедших Усладу и мать Зимаву. В складках подола жены, напуганный громким разговором, прятался сын Пестряйка.

— Дурак! Догони, в ноги бросься! — в один голос заголосили бабы.

— И вы туда же!

Дома находиться стало невозможно. Лапа швырнул бочонок с такой силой, что он разлетелся в щепы о бревенчатую стену. Обул на босые ноги поршни[49]и, как был распояской, вышел во двор.

Вечер сочился запахами трав, воздух был тёпел и бездвижен, хотелось потрогать его руками. Где-то на краю веси пели женские голоса — девки водили хороводы. Там же где-то был и Павша. Юность полна сил, и молодец, прохороводившись полночи, с рассветом шёл со взрослыми в поле. В стороне, где был двор Хотилы, раздался дружный громкий мужской смех — там было весело. «Блуд тоже там», — почему-то уверенно решил Лапа.

Он шёл в другую сторону от Хотилиного двора, в сторону леса. Отчаянно хотелось подраться, надавать и самому получить по роже, выплеснуть с себя весь этот тяжёлый и обидный разговор. Какая-то незнакомая молодая жёнка, с чужой веси, видимо, пугаясь пьяного мужика, жалась к огорожам, быстро перебирая ногами.

— Опа! — Лапа, раскинув руки, пошёл на неё. Жёнка, пискнув, как мышь, увернулась от железных мужских объятий, бросилась наутёк.

— Дура! Хотел бы поймать, поймал бы! — уже невесть кому произнёс Колот, занесясь в сторону пьяными ногами.

Дошёл до леса, так никого и не встретив. Приметив разлапистую ель, забрался глубоко под ветки — никто не найдёт, не увидит, и завыл пьяными слезами. Прав был Блуд, оттого и обида, подогретая хмелем, въелась в сердце, что упрямство, с которым и сам не мог справиться, стеною замглило разум. В голове стучали молотками голоса матери, жены, Блуда и даже маленького сына Пестряя: «Дурень! Такое упускаешь! Пиры княжеские, меха собольи, походы дальние!» Он царапал землю, повторяя:

— Нет, только не в холопы!

Возвращался уже ночью — тёмной, безлунной, находя дорогу на ощупь. Во дворе Хотилы было уже тихо, лишь на краю веси с щёлканьем выбрасывал сполохи костёр да голосили парни с девками.

Осень встретила Колота тяжёлой работой. Павша, как и обещал Блуд, был взят в дружину «детских». Тут-то Лапа и понял, хоть и вполмужика был ещё сыновец, но его помощь очень бы пригодилась. Хлеб уродился добрый, и не убрать, не смолоть его было бы грехом. Благо, шурин Стреша помогал, у них семьи-то теперь — он да Белава-мать: один из сыновей, по имени Забуд, погиб в Болгарии, второй, Рубец, оженился и жил в веси, откуда взял жену.

Работали до самой темноты, загоняя себя и коней. Белава украдкой попросила зятя поговорить со Стрешей насчёт женитьбы, надежда, мол, на тебя только. Пока погода стояла, всё было недосуг. Случай представился вечером, когда чёрные тяжёлые тучи затянули небо и вдали стали видны серые полосы идущего ливня. Колот с шурином накрыли рогожей воз, в который складывали кули с обмолоченным зерном, сами под него забрались от набиравшей силы стихии.

Поднявшийся ветер метал по полю солому. В сторону леса бежали припозднившиеся мужики. Небо прорезала молния, не близко и не далеко грянул гром. Ливень зашуршал по ветвям деревьев, с шумом опрокинулся на землю, разом обдав прохладной свежестью. Стреша, выматерившись, посетовал, что и обмолачивать немного осталось, а теперь до полудня завтрашнего дня ждать придётся, пока снопы обсохнут.

— Хорошо, что не обложной дождь. Зарядит на три дня, а там и вовсе до овина вези! — перекрикивая шум ливня, ответил Колот.

Вскоре дождь потишел, и Лапа, перевалившись на бок, молвил:

— На зиму в ватагу куда-нибудь наймусь. Присмотришь за семьёй?

— Присмотрю, — ответил Стреша. — Что, не угомонишься никак?

— Княжья служба не светит, а мечу что без дела ржаветь?

— К Олегу иди. Он, по сказкам, бывших Святославовых кметей хорошо привечает, — посоветовал шурин.

— Прижмёт когда, уйду. Мелок Олег ещё против батьки своего покойного. Как у него там будет? А здесь вроде сыты пока. Ты сам-то жениться не собираешься? — неожиданно перевёл разговор Колот.

— Отстань, — резко оборвал его Стреша, но Колот не отставал:

— Для молодайки стар ты уже, как-никак тридцать годов уже через пару-тройку лет, а вдовицу какую-нибудь с дитёнком — как раз. После войны вдовиц-то много, только с ребёнком бери. Ежели вдова, да без детей, то, может, и вовсе в себе плод не может вынести.

Стреша привстал на локте:

— Слушай, Колот, хоть и родич ты мне, да воин бывалый, но ещё раз про женитьбу заговоришь — в зубы дам!

— Ой-ой! — съехидничал Лапа, но отстал, убоявшись не драки, а того, что шурин обидится, а ближе него друзей сейчас у Лапы не было.

* * *

Колот успел заготовить чурбаки для дров и теперь спешно разваливал секирой[50]их на полена, дабы успеть сложить дровницу, чтобы до зимы и до его ухода успели подсохнуть. Сябры посмеивались:

— Что ж не дождался, пока сок с деревьев выйдет? Сырьём топить будешь в зиму!

Колот отмалчивался, а на досуге начищал бронь, подтачивал наконечники стрел. Сын Пестряй, если находился рядом, проходил мимо, едва глянув на отца. Помнится, Павша был другим, всё время крутился около дядьки, часто даже мешая, когда тот доставал оружие. Возможно, и к лучшему, что у Пестряя не воинский норов, — будет пахать землю, освоит ремесло, а может, станет купцом, зато, если Род даст, доживёт до старости. И всё же в глубине души Колот жалел, что сын, первенец, пошёл не в него.