Вино одиночества - Ирен Немировски

В ее памяти всплыло еще одно неприятное воспоминание, но пора было возвращаться. На кисти сирени брызнули струйки воды из шланга, в воздухе повеяло приторным ароматом. Она встала и, отведя глаза, прошла мимо скамейки.

Уже в конце аллеи, преодолевая смутную брезгливость и стыд, она бросила любопытный взгляд на неподвижную парочку; их беззвучные поцелуи были такими сладостными и чувственными, что сердце Элен смягчилось. Она пожала плечами и по-старушечьи снисходительно подумала: «Ладно, пусть целуются, если им так нравится...»

Элен перелезла через ограду, из озорства разодрав свои голые ноги о колючки кустарника, и, сделав большой крюк, вернулась к мадемуазель Роз, которая вышивала ирландский узор себе на воротничок.

Они направились домой. Элен, понурив голову, молча шла возле мадемуазель Роз. Статуя Николая Первого с безумным лицом в сумерках грозно возвышалась над засыпавшим городом. Улицы опустели, остались лишь запахи, шепот, последние сонные чириканья птиц, легкие тени летучих мышей на фоне круглой розовой луны...

В это время дом был пуст... «Она» шаталась Бог знает где... Дедушка ел мороженое на террасе кафе «Франсуа» и вздыхал, вспоминая «Тортони»[7]. Ароматное мороженое таяло на жаре летнего вечера. Он читал французские газеты, страницы которых весело шелестели от легкого ветерка. Элен и не догадывалась, что дедушка с нежностью, с любовью думал о ней. На всем белом свете он любил только ее... Белла была эгоисткой, плохой матерью... «Что касается ее поведения, слава Богу, это уже не мое дело... Хотя она права, если в этом мире и есть что хорошее, то это любовь... Но малышка... Она такая смышленая... она будет страдать... она уже все понимает, чувствует...» Эх! Но что он мог поделать? Он так ненавидел разговоры, сцены, ссоры...

В его возрасте он заслужил, чтобы его оставили в покое... Но деньги, деньги... Эти деньги были не Беллы, и все же каждый раз она ловко давала ему понять, что им есть на что жить только благодаря ей, благодаря ее мужу... И каждый раз напоминала ему о растраченном состоянии... Милая девочка... Однако она его любит, гордится им, его моложавостью, красивой одеждой, безупречным французским... Живут они неплохо, не трогают друг друга, не следят за каждым шагом... Рано или поздно все образуется... Она постареет... Как все женщины, начнет сплетничать, играть в карты, и, возможно, в ней проснется запоздалая нежность к дочери...

Все может быть... Впрочем, это все не так уж страшно... Он заказал еще одно фисташковое мороженое и с удовольствием стал его есть, глядя на звезды.

Дома от окна к окну ходила бабушка, то и дело вздыхая:

— Элен... Элен еще не воротилась... А ведь утром был дождь... но мадемуазель Роз воспитывает ее на французский манер... «На французский манер, — с ненавистью думала она, — ребенок сляжет из-за этих сквозняков, из-за распахнутых окон».

Ах, как она ненавидела мадемуазель Роз!.. Ненависть переполняла ее сердце... Она скрывала ее от самой себя, говоря:

— Эти гувернантки, эти иностранки неспособны любить ребенка так, как мы...

Элен шла молча, ей хотелось пить. Она мечтала о холодном молоке в старой синей кружке, которая ждала ее на краю умывальника в комнате. Как она жадно выпьет его, запрокинув голову, как почувствует нежный вкус ледяного молока на губах, во рту... В ее воображении холодный свет сияющей луны за окном сливался с наслаждением от утоления жажды. Вдруг, перед самым домом, она вспомнила найденную в комнате матери рубашку, разорванную, как черный фартук той школьницы... Ужасно обрадовавшись своему открытию, она невольно вскрикнула, схватила мадемуазель Роз за руку и, хитро смотря на нее своими блестящими карими глазами, с улыбкой сказала:

— Теперь я знаю. У нее есть любовники, да?

— Замолчи, сейчас же замолчи, — прошептала мадемуазель Роз.

«Она сразу поняла, о ком я говорю», — подумала Элен.

Радостно взвизгнув, она вскочила на старый пень и запела:

— Любовник!.. Любовник!.. У нее есть любовник! — И тут же капризно добавила, заметив, что в ее комнате зажегся свет: — Ах, как мне хочется пить! Мадемуазель Роз, дорогая мадемуазель Роз, ну почему мне нельзя мороженое?

Но мадемуазель Роз, погруженная в свои мысли, ничего не ответила.

Даже в жизни Элен иногда наступал праздник. Каждый год она с матерью и мадемуазель Роз ездила во Францию... Какое счастье вновь оказаться в Париже!.. Она так его любила!.. Теперь, когда Борис Кароль разбогател, его жена останавливалась в «Гранд-отеле», а Элен жила в скверном пансиончике за Нотр-Дам-де-Лоретт. Девочка подрастала, и ее следовало держать подальше от той жизни, которая нравилась матери. Мадам Кароль старалась сэкономить на проживании Элен и мадемуазель Роз, извлекая из ситуации и материальную выгоду. Но Элен была совершенно счастлива. В течение нескольких месяцев она жила как ее французские ровесники. Как же она завидовала им, неустанно наблюдала за ними! И почему она не родилась в одном из этих неприглядных тихих райончиков, где все дома похожи один на другой? Родиться и вырасти в Париже... Быть дома... Не встречаться каждое утро с матерью в Булонском лесу, чтобы медленно пройтись с ней по аллее Акаций (выполнив эту обязанность, Белла Кароль считала, что имеет право забыть о дочери до завтрашнего дня, за исключением тех случаев, когда та серьезно заболевала). Не видеть, как она, в вуали с мушками, закрывающей лицо, разодетая по моде той поры в ирландский жакет и тянущиеся по опавшим листьям юбки, вышагивает, будто разукрашенная лошадь в похоронной процессии, пока в конце аллеи ее поджидает аргентинец с кожей цвета сигары... Не трястись пять дней в поезде, чтобы снова вернуться в ту варварскую страну, которую она не могла считать своей, потому что говорила по-французски лучше, чем по-русски, потому что ее волосы не были забраны в тугие косички, а уложены в кудри, и платья сшиты по парижской моде... Или хотя бы быть дочкой того лавочника возле Лионского вокзала, с розовыми, как редиски, щеками, носить черный фартук и спрашивать у матери:

— Мама, где тетради в клеточку за один су?

Просто быть той девочкой...

— Элен, держись прямо.

«Вот черт!»

Если бы только ее звали Жанна Фурнье, или Лулу Массар, или Анриетта Дюран, именем, которое легко понять, легко запомнить... Нет, она не походила на других... Не очень... А как жаль!.. И все-таки... Ее жизнь была ярче, интереснее, чем жизнь других детей... Она столько всего знала! Она повидала столько разных стран... Порою ей казалось, что в ее теле уживались две разные души... Элен была еще маленькой девочкой, но у нее уже столько воспоминаний, что она легко могла понять значение взрослого слова «опыт»... Иногда при мысли об этом ее охватывала какая-то пьянящая радость. Она шагала в красноватых сумерках, наступающих в Париже в шесть часов вечера, когда по улицам растекается мягкий свет, держала за руку мадемуазель Роз, смотрела в лица прохожим, придумывала им имена, воображала их прошлую жизнь, кого они любят, что ненавидят... И хвасталась про себя: «Вот в России люди бы не поняли их языка, не узнали бы, что думает торговец, кучер, крестьянин... А я знаю... Я понимаю и тех и других... пусть они толкают меня... Я путаюсь у них под ногами, пытаясь поймать свой мячик. А они думают: “Эти дети просто несносны”, но я-то умнее, я повидала больше, чем они за всю их длинную скучную жизнь...»