Дурка - Гектор Шульц

себя, впервые услышавшего готик-рок. Станиславу я включил свеженький альбом от Lacrimas Profundere. В меру меланхоличный, ровный и спокойный. Георгий, стоящий в дверном проеме, ехидно хохотнул, но вмешиваться не стал. В его глазах я увидел интерес.

– Ты глянь, аж соплей растекся, – протянул он, смотря на обожженного паренька, на губах которого появилась улыбка. – А чего ты ему там включил?

– Готику, – ответил я.

– Что это? – нахмурился Георгий, услышав незнакомое название.

– Готик-рок. Жанр такой. Мрачноватый немного, но ритм спокойный.

– Не, не мое, – усмехнулся грузин и обвел рукой палату. – Ладно. Пусть слушает. Ты только забери, как заснет. А то эти уроды себе приберут или задушат кого наушниками, мамой клянусь, а нам потом жопы намылят.

Но плеер никто не украл. Я час провел у входа в палату с разрешения Георгия и смотрел, как Стас крепко спит. На губах улыбка, а дыхание ровное и спокойное. Плеер я, с разрешения Гали, спрятал в ящике стола у входа в отделение, после чего вернулся к работе.

Остаток ночи прошел без особых осложнений. Только ближе к утру проснулся Ромка Гузноёб и обосрал свою кровать. Пока санитары волокли его в душевую, я надел на руки резиновые перчатки, взял ведро с водой, «Саниту» и поплелся избавляться от диверсии, устроенной цыганом. Заменив белье, я прослушал короткую лекцию от Георгия, который объяснил мне на примере Ромки, как вязать буйных больных, после чего с чистой совестью отправился в туалет покурить.

Усталость накатила неожиданно, и я понял, что вырублюсь моментально, как только голова коснется подушки. Но до кровати еще надо добраться, а смену сдавать мы будем только в восемь, через два часа.

– Доброе утро, Иван Алексеевич, – улыбнулся мне Аристарх, вплывая в туалет. Он спустил штаны и замер в позе оскорбленной чайки над дырой в полу. Натужно выпустив газы, Аристарх довольно крякнул, подтерся и ушел из туалета. Вздохнув, я мотнул головой, затушил окурок в банке и, убрав его в пачку, вышел в коридор.

Смену сдали быстро и после летучки у Кумы, как называл её Георгий, мы отправились переодеваться. Моя голова гудела, мысли путались, но была и радость. Сейчас я приду домой, отосплюсь и два дня буду свободен. Плевать, что потом все это снова повторится, плевать, что в меня опять швырнут говном и придется драить обосранные кровати. Сейчас моя смена закончилась.

– Ну, с первым днем, Вано, – улыбнулся Георгий, когда мы вышли на улицу. Грузин поздоровался с Мякишем, который явно опаздывал, и колко усмехнулся. – Как настроение?

– Устал, – честно признался я. – Спать хочется.

– Привыкнешь, – снова повторил он. – А пока лови момент. А, чуть не забыл. С тебя пузырь.

– В смысле? – нахмурился я. Георгий покачал головой, положил мне широкую ладонь на плечо и снова улыбнулся.

– Проставиться надо. Не поймут.

– А, вон ты про что, – фыркнул я. – Да без проблем. Как зарплату дадут, проставлюсь. Пока на мели.

– Ловлю на слове, дорогой, – кивнул Георгий и зевнул. – Эх, ладно. Погнали?

– Не, я покурю еще и пойду, – улыбнулся я, пожимая грузину руку. – Увидимся.

– Увидимся, Вано.

Когда Георгий ушел, я достал плеер и поменял диск. Затем закурил, поправил за плечом рюкзак и поплелся к воротам. В наушниках мягко шелестел Evoken. Идеальная музыка после выматывающей смены, подчеркивающая особую прохладу пасмурного утра.

Георгий, Галя, Артур, Арина Андреевна… Для них все это было привычно. Они не задумывались над своими действиями, предпочитая работать на автомате. И если у меня выбора не было, у них он был. И что могло сподвигнуть этих людей на такую выматывающую работу. Какой-то особый садизм или же призвание? Что-то мне подсказывало, что я еще узнаю ответы на эти вопросы.

Глава третья. Выезды.

Со временем работать стало проще. Но не легче. С каждым днем я все больше и больше втягивался в жизнь больницы. Отступила на второй план вонь, больные перестали так пугать, да и с остальными работниками я худо-бедно, но нашел общий язык. Многие относились ко мне, как к ребенку или младшему брату. Фыркали, если я давал Стасу послушать плеер в свою смену, не понимая, чего я так привязался к обожженному пареньку. Я не понимал их жесткости и даже жестокости по отношению к больным. Если Жору я еще мог понять, он все-таки давно здесь работал, пережил несколько нападений и чуть не умер от осколка стекла, то поведение остальных вызывало вопросы.

После каждой смены, перед тем, как лечь спать, я садился за стол и доставал тетрадку, в которую тщательно заносил все, что видел и слышал в психбольнице. Чистым листам в клетку я рассказывал все, что думаю. О больных, о коллегах, о мыслях, царящих в моей голове. Настоящий журналист обязан говорить правду. Эту правду я выливал на чистые страницы тетради. Только этот нехитрый ритуал позволял мне уснуть после смен. Словно я освобождался от негатива, которым была пропитана каждая смена в психбольнице. Иногда текст разбавляли рисунки. Чаще всего грубые, быстрые, но хватало и детализированных. Однако, чем дольше я работал, тем быстрее втягивался. То, что раньше казалось странным, превратилось в обыденность. Черную и равнодушную, как глаза заведующей отделением.

Во время очередного дежурства, между тремя и четырьмя часами ночи, Жора рассказал мне много интересного про Арину Андреевну, которую все за спиной звали Бегемотом. У неё был колоссальный опыт работы в психиатрии и с психически неуравновешенными больными. Она потеряла мужа в тридцать лет, чуть не спилась, но вылезла из ямы и нашла свое призвание. Степа говорил, что она долгое время работала в местах лишения свободы и это отразилось на её отношении к больным. Арина Андреевна была человеком жестоким, принципиальным и равнодушным к чужим проблемам. Этим объяснялось то, что санитары частенько распускали руки, даже если этого не требовалось. Артур мог запросто влепить поджопник Пирожку, если ему казалось, что больной недостаточно усердно драит туалет. Жора люто ненавидел Ромку Гузноёба и ему подобных, не стесняясь награждать их тумаками. А кулаки у грузина были тяжелыми. Однажды он так сильно ударил Ветерка, что тот отлетел к стене и ударился головой об дверной косяк. Повезло, что хоть голову не разбил. Ударил за то, что паренек всего-то испортил воздух рядом с ним, пока Жора пил чай. Арина Андреевна на это внимания не обращала. Я видел, как она разговаривала с больными. Её слова были скупыми, злобными и циничными. Ей было плевать на больных. На всё ей было плевать.

Только двое относились к больным, как к