Маленькая рыбка. История моей жизни  - Лиза Бреннан-Джобс

Ада перестала сосать и села на колени рядом с матерью.

– Обожаю, – сказала она. – Так здорово.

Тогда я поняла, что меня не выпустят, пока я не попробую грудь Энн. Хотя бы недолго. Это был унизительный момент, и я рада была, что меня никто не видит.

– Хорошо, – сказала я и скрючилась, положив голову Энн на колени, как до этого Ада.

Никакого молока не было; кожа была влажной, немного холоднее моего рта, безвкусной. И несоленой. Я не знала, когда уже можно перестать. Закончи я слишком быстро, возможно, меня заставили бы начать заново. Я закрыла глаза. Тысяча один, тысяча два, тысяча три, тысяча четыре, пять…

– Спасибо. Было здорово, – сказала я, поднимаясь.

– Эллены заставили меня сосать грудь Энн, – рассказала я маме несколько недель спустя. Долго не могла решиться. С тех пор мы уже бывали у них однажды, и я боялась, что если и дальше буду тянуть с признанием, в конце концов снова окажусь с ними наедине. Мы только что сели в машину и отъезжали от дома, направляясь куда-то.

– Сосать грудь?! – она застыла.

– Мне пришлось.

– Тебя заставили сосать грудь?!

– Они не давали мне уйти.

Я надеялась, что ей не будет стыдно за то, что я уступила.

– Что? – завопила она, заглушила мотор и побежала обратно в дом. Я вылезла из машины и встала, ожидая, возле куста. Следующие несколько дней я время от времени слышала, как она разговаривает с кем-то по телефону. Часто со слезами. Позже, через несколько лет, она рассказала, что звонила отцу, но он не воспринял ситуацию всерьез и посоветовал не сообщать в полицию. Мама звонила и другим людям. Ее реакция и телефонные звонки означали – так я решила, – что мне больше не придется оставаться с Элленами наедине. И действительно с того дня мы никогда с ними не виделись. Я испытала облегчение, хотя и беспокоилась об Аде. Рон, новый мамин бойфренд, сказал, что заявить в полицию все же стоит, что она и сделала.

♦

До Рона мама некоторое время встречалась с человеком, который создавал арт-объекты из палок.

Мне он не нравился. Скорее, впрочем, мне не нравилось то, как она трепетала перед ним, искрилась, порхала. Не нравилось, когда казалось, будто она сотворена из воздуха, а не из приятной тверди. Он держался отстраненно, говорил тихо, как если бы скрывал что-то, был застенчив, и из-за этого я считала его не до конца откровенным. Как-то вечером после ужина он отвел нас к своей машине и открыл багажник. В багажнике на покрывале лежала палка, обмотанная местами цветными нитями и веревками. В одном месте к ней был привязан кристалл, а в другом – перо.

– Вот что я делаю, – сказал он тихо.

– Как красиво, – сказала мама. Я надеялась, она притворяется.

– Это кристалл силы, – пояснил он. – А это орлиное перо я нашел на прогулке.

– Орлиное перо. Потрясающе, – сказала она.

– Но тебе же они не нравятся, правда? Палки? – спросила я, когда его не было поблизости.

– Нравятся, – ответила мама.

– Это просто палки. Он не настоящий художник, не как ты, – мне хотелось напомнить ей о ее таланте, о той умиротворенной женщине в вихре разлетевшихся бумаг.

– Мне кажется, это больше, чем просто палки, – ответила она. – То есть он их украшает. На это требуется время. Некоторые палки говорят с ним. Он слышит природу. Может быть, я сама попробую.

– Боже, – сказала я.

– Серьезно. Может быть, попробую.

– Мама, это палки. Палки.

– Ну, хорошо. Может быть, это и правда немного глупо, – согласилась она.

Она вернулась в себя.

* * *

Вечерами, несколько раз в неделю, мама работала официанткой в кафе-кондитерской и однажды взяла меня с собой. Она рассказала мне по секрету: хозяин кафе, он же кондитер, оформляя ассорти из пирожных на кухне в самом дальнем углу, слизывал с носика кондитерского мешка нитку глазури, чтобы она не тянулась через противень. Но когда я пришла навестить маму, я все равно заказала там пирожное. Обычно мне не разрешали сладкое, но пирожное было слишком вкусным. И слишком вкусным, чтобы бояться чужих микробов.

– Мир состоит в основном из пространства, а не из материи, – сказала мама несколько дней спустя, когда мы были дома. Она читала книгу по квантовой физике, и у нее разыгралось воображение. Она сказала, что атомы расположены так далеко друг от друга, что нет никакой разницы между пространством и материей, потому что материя состоит из пространства, и любое тело – диван, стол – только кажется телом – диваном, столом, – а на самом деле оно – пространство; тот, кто по-настоящему это осознает, может ходить сквозь стены.

Еще она сказала, что некоторые просвещенные, те, кому известна тайна мира, умеют просачиваться сквозь стены, словно стен не существует; они разбираются в квантовой физике, хотя бы и на подсознательном уровне, и знают об огромном, больше футбольного поля, пространстве, разделяющем атомы. Так сказала мама. Я никогда не видела футбольного поля. Эти просвещенные не подвержены нашим иллюзиям о разделенном пространстве, и поскольку они понимают, что плотность ложна и призрачна, им необязательно придерживаться законов физики. По ее словам, ходили рассказы о гуру, находившихся в двух местах одновременно и говоривших в одно и то же время с разными людьми.

Она рассказала мне об этом в гостиной. Я попыталась представить спальню за стеной и так твердо поверить в отсутствие материи, чтобы стена растворилась на моих глазах. На следующей день несколько восхитительных часов мне казалось – когда я подносила палец к носу, усиленно смотрела вдаль, и палец расплывался до полупрозрачности, – что я могу видеть сквозь палец. Я умела творить чудеса. Следующие на очереди – стены.

♦

Когда я была во втором классе, по выходным мама проводила уроки живописи для меня и пяти других учеников. Она отвозила нас на местную ферму под названием «Потайная вилла», где мы рисовали с натуры.

– Один ремень безопасности на двоих, – сказала она.

Я сидела на переднем сиденье, притиснувшись к Мэри-Эллен, девочке с короткими волосами, ямочками на щеках и равномерным дыханием, которое я чувствовала спиной. Мама погрузила все наше снаряжение в багажник. У каждого художника был маленький складной мольберт, доска из оргалита, чтобы крепить бумагу, акварельные краски, угольные карандаши, ластик и небольшой отрез мягкой ткани.

– Что мы будем рисовать? – спросил Джо.

– Пока не знаю, – ответила она. – Что-нибудь да найдем, когда будем на месте.

Она была не похожа на других матерей, а мы с ней не походили на другие семьи. Я боялась, что во время занятий она выдаст нас, что всем станет ясно, какие мы странные.

За несколько дней до этого, заглянув в туалет, я застала ее забравшейся с ногами на унитаз: она сидела на корточках, джинсы спускались с ее торчащих колен, как занавес.