Осторожно, стекло! Сивый Мерин. Начало - Андрей Мягков

И он заснул, не закончив фразы.

А утро, действительно, выдалось мудрым.

Оно, Утро, едва заалев за своим привычным восточным горизонтом, зашептало негромко, лаская никитинский слух.

— Жорж, поверь мне, всякие там размышления на тему «что делать»? и «кто виноват»? — это для бедных и убогих, не для тебя, — мурлыкало Утро, заглядывая солнечными лучиками в оконце, — пустая трата времени и нервов. Если не знаешь что делать — делай то, что знаешь. И умеешь. А умеешь ты немало: умеешь лучше других исполнять приказы выше тебя стоящих по должности и званию. Намного лучше умеешь. Делаешь это виртуозно, не взирая ни на что, ни на какие сложности, легко перешагивая через любые, казалось бы, непреодолимые преграды. Благодаря чему и преуспеваешь по службе. — Тут Утро ненадолго задумалось и поправило себя: — Вернее, здесь уместнее употребить глагол «преуспеваешь» в прошедшем времени: «преуспевал». Преуспевал до тех пор, пока три подонка не встали на твоём пути и чуть было не отправили к праотцам. Правильно? Правильно. Ну так в чём проблема? Теперь-то, когда руки развязаны, когда, — тут Утро попыталось сымитировать интонацию друга-Николая и это у него неплохо получилось, — когда «Помощников подбери сколько хочешь и за сколько хочешь. Отказа не будет ни в чём». Не забыл, надеюсь? Тогда не пойму в чём проблема? Делай, что умеешь: перешагивай через преграды и вперёд к победе коммунизма. И не злой мести ради перешагивай, а токмо из чувства высшей справедливости. И исполняй приказ с верой в партию и любовью к отечеству. А во что это в результате выльется, чем для тебя обернётся: СО щитом продолжишь путь свой по вожделённой лесенке или НА щите, или даже, упаси бог, ПОД щитом — это одному ему, Господу нашему, только и известно. Нам, грешным, остаётся усердно молиться и уповать на милость Создателя.

Человек со Шрамом открыл глаза и какое-то время недоумённо смотрел в окно. Затем спрыгнул с дивана, снял обувь, разделся, принял душ. Голова не болела, руки не дрожали, во рту никто не срал. Ничего, кроме чашки кофе, не хотелось. О пиве, «сухарьке», не говоря о чём креплёном, он и думать не думал. Ещё в военном училище ему преподали: «Не хочешь подохнуть от водки, алкашом заделаться — пей, сколько войдёт, хоть ведро, но не каждый день и никогда утром не похмеляйся». Молодой человек свято поверил словам опытного наставника и, надо признать, эта армейская мудрость до сих пор берегла его от алкогольного заблуждения.

Громко, ножом по стеклу, заявил о себе телефон. Он вздрогнул, не сразу поднял трубку. Ему редко звонили. Ни родных, ни семьи у Никитина не было. Ни детей, ни жён. И в будущем ничто на этом фронте ему не грозило. В зарубежных гастролях краткосрочные посиделки, плавно переходящие в «полежалки» с уставшими от долгой невостребованности балеринами — вот все его достижения. А последние шесть лет — и того хуже — женщины его побаивались: безобразный шрам на лице отпугивал даже пожилых проституток.

— Да, — прохрипел Никитин несвойственным ему похмельным басом. — Кто это?

— А это друг твой. Бывший. Звоню первый и последний раз. Дальше — как договорились: червям на прокорм. Вчера ты спал на диване в ботинках, не раздеваясь, перед тем выпил бутылку «Столичной» из пивной кружки, ничем не закусил. В следующий раз тем же самым можешь заняться только после выполнения задания. До того — ни напёрстка, даже пива. Ты меня понял? Если понял — скажи «да». — Никитин молчал и в трубке прогремело. — «Да» скажи… твою мать!!!

— Да, — едва слышно пролепетал Человек со Шрамом.

— Три раза повтори!!

Троекратное да, да, да можно было расслышать лишь при очень большом желании. У друга-Николая оно оказалось в достатке.

— Сука, — не сразу успокоился однокурсник. — Докладывать будешь моему человеку, он тебя найдёт. На выходе возьмёшь пакет. В нём телефонная трубка. Всегда держи при себе, даже в сральне. Это связь. Потерять нельзя. Про червей не забывай. Про меня забудь.

Зазвучали короткие гудки.

Несколько минут Георгий Георгиевич сидел в тупом оцепенении с телефоном в руках. Никто ему только что не угрожал. Никакие мысли его не посещали. Чёрная пустота перед глазами. И безмолвие. Потом началась чесотка: зазудело всё туловище — шея, спина, ноги, пальцы ног… По всему телу что-то поползло, закусало, зачавкало… «Черви! Не иначе как черви, — с ужасом подумал Никитин. — Сожрут». — Он кинулся в ванную комнату, ошпарил себя кипятком душа, долго не ощущал боли. Только когда в зеркальном отражении увидел лицо своё, покрытое мелкими волдырями, очнулся: «Что это я? Зашёл ум за разум».

Дрожащими пальцами неуверенно накрутил, казалось бы, давно забытую комбинацию цифр. Когда раздалось с прибалтийским акцентом приглушённое: «Вас слушают», похвалил себя: «Ничего, Жора, молоток, с памятью пока порядок, голова на месте. А вот нервишки надо лечить. А то ведь так и вправду съедят — не подавятся. Не черви, так ещё какая-нибудь двуногая нечисть». Спросил:

— Владис Николаевич Рубикс?

— Кто это?

— Приветствую вас, Владис Николаевич.

— Кто это говорит?

— Это говорит ваш давний знакомый, Никитин Георгий Георгиевич. Помните такого?

В трубке долго молчали. Наконец раздалось:

— Не слышу главного.

Никитин негромко хмыкнул: «Молодец, паскуда, хорошо работает».

— А главное вот в чём: Я УЛЕТАЮ В ПАЛАНГУ.

— КОГДА?

— КАК ПОВЕЗЁТ С БИЛЕТОМ.

После непродолжительной паузы Рубикс сказал:

— С возвращением, Георгий Георгиевич. Слушаю вас.

«Мог бы и повежливей, чухна белоглазая, — выругался Никитин, — шесть лет всё-таки не виделись». Вслух он сказал:

— Да, честно говоря, я бы вас хотел послушать. Как у вас на зарубежной таможне с кадрами. Есть у меня очень порядочный работник. Опытный, знающий. Наш товарищ. Надо бы…

— Я понял, — прервал его Рубикс, — есть вакантное место, присылайте.

Никитин бросил трубку, не попрощавшись. «Редкая всё-таки сволочь этот литовец. Но работник классный — этого не отнимешь: всё сечёт с полуслова». Он набрал ещё несколько цифр.

— Вы позвонили в секретариат Международного отдела гражданской авиации. Людмила Логинова. Слушаю вас.

Влажный женский голос заставил его пульс учащённо забиться. «Столько лет прошло, а поди ж ты. Тогда ей было семнадцать, значит, теперь двадцать три. Много, помнится, усилий было потрачено, чтобы хоть разок, проснувшись утречком, вместе позавтракать. Уж больно хороша, падла, больно в его вкусе. Не выгорело. Жаль. Теперь не до неё».

— Доброе утро, Людмила Логинова. Хропцов Вилор Семёнович у себя?

— Да, у себя. Как вас представить?

— Скажите Никитин. Георгий Георгиевич.

После минутной паузы влажные интонации в голосе секретарши размокли до жидкого состояния.

— Никитин? — С придыханием произнесла она. — Как вы сказали? Георгий…