Танец смерти - Дуглас Престон

– Ну, а любимую мышь Алоиза ты, я надеюсь, не забыл?

– Нет, конечно.

– Он назвал ее Инцитатус в честь любимого коня Калигулы. В это время он читал Светония и ходил повсюду с мышью на плече, распевая: «Да здравствует прекрасная мышь цезаря, Инцитатус!» Я страшно боюсь мышей, ты же помнишь, но эта была маленькой, беленькой, дружелюбной и спокойной, так что я ее терпела. Алоиз был с ней очень нежен. Каким только трюкам он ее не научил! Мышь могла ходить на задних лапках и выполнять десятки различных команд. Она могла, например, принести тебе мячик для пинг-понга или подкидывать его на носу, как это делают дрессированные тюлени. Помню, дорогой, ты сам тогда очень смеялся. Я боялась даже, что ты надорвешь живот.

– Да, припоминаю.

Корнелия помолчала. Даже бесстрастные стражи начали к ней прислушиваться.

– И однажды утром маленький Алоиз проснулся и обнаружил, что в ногах его кровати установлен деревянный крест. Маленький такой, не более шести дюймов в высоту. Сделан отменно, с любовью. И на нем был распят Инцитатус.

Д'Агоста заметил, что у Лауры Хейворд невольно прервалось дыхание.

– Никто не стал задавать вопросов. Все знали, кто это сделал. Это событие изменило Алоиза. С тех пор он больше не заводил домашних животных. А что до Диогена, то это распятие было лишь началом его экспериментов над животными. Начали пропадать кошки, собаки и даже домашняя птица и скот. Вспоминаю один особенно неприятный инцидент с соседской козой...

Рассказ Корнелии на этом остановился. Она стала едва слышно смеяться. Продолжалось это довольно долго. Доктор Остром встревожился, нахмурившись, взглянул на Д'Агосту и указал на часы.

– Когда ты в последний раз видела Диогена? – быстро спросил Д'Агоста.

– Через два дня после пожара, – ответила старуха.

– Пожара, – повторил Д'Агоста, стараясь, чтобы сказанное им слово не прозвучало как вопрос.

– Ну, конечно, пожара, – взволновалась вдруг Корнелия. – Когда же еще? Этот ужасный, ужасный пожар уничтожил семью, после чего муж привез меня с детьми в этот гадкий особняк. Увез из Нового Орлеана.

– Думаю, нам пора, – сказал доктор Остром и кивнул санитарам.

– Расскажи мне о пожаре, – настойчиво сказал Д'Агоста. Лицо старой женщины, ставшее почти свирепым, вдруг приняло горестное выражение. Нижняя губа задрожала, руки задергались. Д'Агоста не мог не поразиться такой быстрой смене настроений.

– Послушайте, – попробовал вмешаться доктор Остром.

Д'Агоста поднял руку.

– Пожалуйста, еще минуту.

Обернувшись, увидел, что Корнелия смотрит прямо на него.

– Это суеверная, ненавистная, невежественная толпа. Они сожгли наш родовой дом. Да падет на них и на их детей проклятие Люцифера. Алоизу в то время было двадцать лет, и он был в Оксфорде. Зато в ту ночь дома был Диоген. Он видел, как его мать и отец сгорели заживо. Не забуду выражения его лица, когда полиция потащила его из подвала, куда он спрятался... – Она содрогнулась. – Два дня спустя вернулся Алоиз. Мы тогда были с родственниками в Батон Руж. Помню, что Диоген позвал брата в другую комнату и запер дверь. Они говорили не более пяти минут. Когда Алоиз вышел, лицо его было белым как полотно. А Диоген тут же вышел из дома и исчез. С собой он ничего не взял, даже смены белья. Больше я его никогда не видела. Изредка до нас доходили вести – мы слышали о нем от семейных банкиров и поверенных либо нам сообщали о нем в письме. Потом – полная неизвестность, пока мы не узнали о его смерти.

Все молчали. Горестное выражение покинуло лицо Корнелии, теперь она была спокойна, собранна.

– Думаю, самое время для мятного джулепа, Амбергрис. – Она обернулась и резко сказала: – Джон, будь любезен, три мятных джулепа. Хорошо охлажденных. Возьми лед из ледника. Он гораздо слаще.

Остром властно вмешался.

– Прошу прощения, вашим гостям пора уезжать.

– Жаль.

Санитар принес пластиковую чашку с водой. Осторожно протянул ее старухе. Она взяла чашку сморщенной рукой.

– Довольно, Джон. Ты уволен.

Затем Корнелия обернулась к Д'Агосте.

– Ну как тебе не стыдно, Амбергрис. Ты уезжаешь, а старая женщина вынуждена будет пить одна.

– Мне было приятно повидаться с тобой, – сказал Д'Агоста.

– Надеюсь, ты и твоя красивая жена навестите меня еще раз. Мне всегда было приятно видеть тебя... братец.

Она обнажила зубы в полуулыбке, полуоскале. Подняла пятнистую руку и опустила на лицо черную вуаль.

В одном из помещений старинного особняка на Риверсайд-драйв, 891, часы пробили полночь. Их глубокий, колокольный звон приглушали плюшевые драпировки и гобелены библиотеки. Д'Агоста отодвинулся от стола и, потянувшись в кожаном кресле, кончиками пальцев размял поясницу. Библиотека на этот раз была куда уютнее: из камина доносилось веселое потрескивание, огонь облизывал поленья, лежащие на кованой подставке, а свет десятка ламп золотил отдаленные углы комнаты. Подле огня Констанция читала поэму Спенсера «Королева фей», потягивая травяной отвар из фарфоровой чашки. Проктор, не забывший вкусов Д'Агосты, несколько раз появлялся в комнате, заменяя недопитые бокалы теплого «Будвайзера» охлажденным пивом.

Констанция подготовила все собранные Пендергастом материалы, в той или иной степени касавшиеся Диогена. Д'Агоста целый вечер их изучал. В знакомой комнате, пахнувшей кожей и горелым деревом, с книгами от пола и до потолка, Д'Агосте казалось, что друг сидит рядом, помогая ему взять давно остывший след. Светлые глаза агента с любопытством следят за началом погони.

Пока, правда, зацепиться было почти не за что. Д'Агоста просматривал лежавшие на столе документы, вырезки, письма, фотографии, старые отчеты. Судя по всему, Пендергаст воспринял угрозу брата серьезно: документы были тщательно подобраны, к ним он приложил аннотации. Казалось, агент знал, что настанет момент, когда сам он не сможет принять участия в расследовании, и работу придется взять на себя другим. Он действительно сохранил все, что мог.

За последние несколько часов Д'Агоста прочитал документы дважды, а в некоторых случаях и трижды. После смерти отца и матери Диоген порвал связь с кланом Пендергастов и где-то скрывался. Почти год о нем не было ни слуху ни духу. Затем пришло письмо от семейного поверенного, в котором тот просил перевести на счет Диогена в банк Цюриха 100 000 долларов. Через год последовало аналогичное письмо, с требованием перевода 250 000 в банк Гейдельберга. На этот раз семья платить отказалась и попросила поверенного, чтобы Диоген связался с ними лично. Письмо это лежало сейчас на столе. Д'Агоста еще раз вгляделся в мелкий педантичный почерк, совершенно несвойственный мальчику семнадцати лет. Дата и место отправки отсутствовали. Письмо было адресовано Пендергасту: