Следующий год в Гаване - Шанель Клитон

Я моргаю, пытаясь прийти в себя. Мой стакан – не единственное, что потеряло точку опоры.

– Раньше я не видел тебя на вечеринках у Гильермо, – говорит Пабло.

Гильермо, должно быть, хозяин дома, друг друга друга или что-то в этом роде молодого человека Изабель.

– Я никогда раньше не была здесь.

Пабло кивает, на его лице все то же серьезное выражение, и я пересматриваю свое предположение о его возрасте. Он явно старше, лет под тридцать или чуть больше.

Другой человек толкает меня в спину, и Пабло встает между мной и остальной толпой, он пытается поддержать меня, и его рука слегка сдавливает мой локоть.

Песня меняется, темп ускоряется, гости танцуют под энергичный ритм, а мы остаемся прижатыми к стене. Его рука продолжает поддерживать меня под локоть. Его длинные и тонкие пальцы… Он зарабатывает на жизнь физическим трудом, его поношенный костюм совсем не вяжется с публикой, собравшейся сегодня.

Пабло отпускает меня. Я смотрю вверх.

Его рот слегка приоткрыт, глаза прищурены, как будто он не знает, что делать дальше с девушкой, стоящей перед ним.

Еще одно тело врезается в нас. Ром из моего стакана снова выплескивается.

Пабло наклоняется ко мне, стараясь перекричать громкую музыку и смех. Мое сердце колотится, нервы напряжены, и я замираю в предвкушении его слов.

– Ты не хочешь выйти на улицу? – спрашивает он. – Там гораздо тише.

У меня возникает ощущение, что в целом мире для меня сейчас нет ничего более естественного, чем протянуть ему руку и уйти вместе с ним с вечеринки.

Пабло ведет меня по дому, его походка одновременно расслабленная и уверенная. Мы пробираемся сквозь толпу, и я ищу глазами Беатрис и Изабель, но не могу их найти. Время от времени Пабло оборачивается и смотрит на меня, его пальцы касаются моей руки. Мы выходим в ночь и направляемся к пальме, растущей сбоку от дома. Во дворе уже почти никого нет. В этом районе участки земли маленькие и тесно прижатые друг к другу – двор, на который мы вышли, тоже плотно примыкает к соседнему.

Пабло оказался прав – на улице гораздо тише, вместо рева музыки и веселой толпы до нас доносится лишь низкий гул.

Я смотрю на небо, на звезды, сияющие прямо над нами, и пытаюсь взять себя в руки. Когда я перевожу взгляд на Пабло, то замечаю, что он смотрит не на меня, а вверх, на звезды, и глаза его полуприкрыты.

Я подпрыгиваю: вдалеке раздается грохот выстрела, потом еще один, и еще. Звуки доносятся из другой части города, но в наши дни они могут означать все что угодно: фейерверки, стрельбу или взрывы бомбы.

Я смотрю на Пабло, его внимание больше не обращено на небо, а сосредоточено на мне; выражение лица непроницаемо, как будто его совсем не трогают звуки насилия и вооруженного восстания.

– Это, наверное, не фейерверк, – говорю я, чувствуя, как колотится мое сердце.

– Наверное, нет, – соглашается он.

Я жду, что он скажет еще что-нибудь, прокомментирует недавние вспышки насилия, но он на удивление спокоен. Я привыкла к мужчинам, которые предпочитают говорить сами, оставляя за мной роль слушателя.

– Как давно ты знаком с Гильермо? – спрашиваю я, стремясь нарушить молчание. Здесь мы наедине, но на вечеринке было легче – музыка и люди заполняли паузы в разговоре. Теперь все зависит только от нас, и я не знаю, что говорить. Я умею болтать с представителями моего круга, с людьми, которые владеют искусством вести светскую беседу, не говоря при этом ничего конкретного, но я не могу себе представить, что подобный разговор возможен с молодым человеком – мужчиной, который сейчас стоит передо мной. Пабло выглядит так, словно, прежде чем что-то сказать, он осторожно взвешивает и внимательно анализирует каждое слово.

Пабло отвечает мне не сразу, его карие глаза пронзают меня насквозь, взгляд задерживается на моих ногах, и я тут же жалею о своем решении надеть прекрасные мамины туфли, привезенные из Парижа.

Его ботинки черные, и кожа на них местами потрескалась от долгой носки.

– Годы, – рассеянно отвечает он, не отрывая взгляда от моих нелепых туфель. – Мы знаем друг друга уже много лет.

Я переминаюсь с ноги на ногу и снова слышу мамин голос:

Не ерзай, Элиза.

Конечно, на этот раз мое легкое беспокойство вполне оправданно.

– Откуда ты знаешь Гильермо? – Я задаю очередной вопрос, стараясь не столько развить тему, сколько отвлечь его внимание от моей обуви. Его манера поведения делает меня немного смелее, я чувствую, что он тоже испытывает неловкость и напряжение, именно поэтому он молчит. На этот раз он смотрит мне в глаза, и на его губах появляется тень улыбки.

– Много лет назад мы вместе учились в юридической школе.

Гаванский университет уже два года как закрыт, значит, с его выпуска прошло какое-то время.

– А ты откуда знаешь Гильермо?

Настала его очередь задать этот вопрос.

– Я его не знаю. Он друг друга молодого человека моей сестры. Что-то в этом роде. Я приехала со своими сестрами.

Я чувствую, что мне не хватает воздуха. Делаю глубокий вдох. Потом еще один.

– Ты живешь здесь, в городе? – спрашиваю я, пытаясь определить, к каким кругам гаванского общества его отнести.

– Да, я живу недалеко отсюда, чуть дальше по улице.

Это не самый приятный район, но далеко не худший.

Когда он собирается задать мне следующий вопрос, в его глазах появляется огонек, и прежде чем слова слетают с его губ, я уже знаю, что эти дурацкие туфли выдали меня.

– Мирамар?

Я киваю, слегка смутившись от того, с какой уверенностью он это произнес – от того, с чем ассоциируется наш район. Самые богатые жители Гаваны обитают в своем собственном частном анклаве, и весь остальной город знает об этом.

С самого рождения мне внушали, что я должна гордиться тем, что являюсь частью семьи Перес. Нас всех так воспитывали. Мы все вносим вклад в поддержание общего престижа. Нам внушалось, что мы ни при каких обстоятельствах не должны запятнать честное имя Перес, каждое наше слово, каждое действие отражается на репутации семьи. На наших плечах лежит наследие предков.

Однако сейчас, в процессе разговора, я почувствовала себя неуверенно – мне захотелось представлять собой что-то большее, иметь возможность реализовать свои карьерные амбиции или что-то в этом роде. Я понимала, что многие мои соотечественницы гораздо успешнее меня.

Благодаря настойчивости нашего отца мы получили прекрасное классическое образование. Благодаря влиянию нашей мамы мы были обучены искусству развлекать – устраивать обеды, организовывать благотворительные мероприятия. Мы воспитывались словно живые украшения из плоти и крови, которые являлись лишь дополнением к прочим атрибутам нашей семьи. Но времена на Кубе меняются – сколько мы еще сможем оставаться украшениями?