Поглупевший от любви - Элоиза Джеймс

Элен сухо кивнула, недвусмысленно показывая, что с радостью уехала бы, но, так и быть, исполнит просьбу подруги.

— Спасибо, — прошептала Эсме, целуя подругу в щеку.

— Я ненадолго, — пообещала Элен. — И вернусь до того, как родится дитя.

— К тому времени ты вряд ли меня узнаешь, — холодно объявила Эсме. — Я уже выгляжу как слониха.

— Ты не слониха, а маленький слоник, дорогая, — засмеялась Элен.

Холкем-Хаус Лимпли-Стоук

— Поверить не могу, что мистер Дарби приехал в Уилтшир! — заявила леди Имоджин Маклеллан сводной сестре. — Кто бы подумал? Эмилия Пиглтон все мне о нем рассказала! Представляешь, она даже видела его в «Олмаке» как-то вечером, но, разумеется, он не попросил разрешения быть ей представленным. Как по-твоему, Генриетта, может, мне надеть новое платье? Его принесли только вчера. То самое, из узорчатого индийского муслина. Но вот эта миссис Пиннок…

В дверях появилась ее мамаша, и разговор мигом прервался.

— Добрый вечер, дорогие, — объявила Миллисент Маклеллан вдовствующая графиня Холкем. — Пожалуй, нам пора идти ужинать.

— Мама, знаешь, кто выбрал такое же платье, как у меня? — негодующе начала Имоджин тем самым пренебрежительным тоном, который в последнее время вошел у нее в привычку. — Наша любимая соседушка Селина Давенпорт! Миссис Пинок клялась, что так оно и есть.

— О Господи! — ахнула Миллисент.

Селина Давенпорт считалась в Уилтшире чем-то вроде птицы высокого полета. Она была замужем за сквайром, который больше заботился о своих гончих, чем о жене, — вещь вполне обычная. Правда, ходили слухи, что стая собак проводила ночи на большой кровати предков, так что предметом всеобщего любопытства был вопрос о том, где при этом спала Селина.

— Позор! — презрительно воскликнула Имоджин. — Не понимаю, почему Селина просто не может смириться с тем фактом, что она замужняя женщина! Приказывает модистке делать на платьях огромные вырезы и восседает в гостиных, демонстрируя самый узкий лиф, который только можно найти во всей Британии. И скорее всего она настоит на том, чтобы весь вечер просидеть рядом со мной.

— Только чтобы воспользоваться твоим успехом в обществе, дорогая, — заверила Миллисент. — И мне не нравится твой капризный тон. Во время сезона самыми надежными твоими союзниками могут стать женщины, но только не в том случае, если сочтут тебя чересчур острой на язык.

Имоджин только начала посещать местные балы и уже успела приобрести толпу поклонников — зеленых юнцов, наперебой добивавшихся ее внимания. К сожалению, это дурно повлияло на ее характер.

— Никто и не взглянет на меня, если грудь Селины будет вываливаться из декольте, как вывешенное на просушку белье!

— Что за непристойные выражения! — возмутилась мать. — И почему бы тебе не надеть сегодня газ цвета слоновой кости вместо фиолетового муслина?

— Может, ты и права, — пробормотала Имоджин. — А ты что выбрала, Генриетта?

— Мой итальянский креп.

— А я думала, ты бережешь его для чего-то более торжественного, — удивилась сестра.

— Я передумала.

— Леди Роулингс в трауре, Генриетта. Танцев сегодня не будет.

Генриетта открыла было рот, но Имоджин тут же поправилась:

— Впрочем, траур значения не имеет, поскольку ты вообще не танцуешь. Так зачем тебе итальянский креп? Ты же хотела надеть его на следующий бал в Тилбюри.

Генриетта пожала плечами:

— Зачем? Как ты верно заметила, я не танцую. Почему бы мне не надеть то, что хочется? Не вижу никакой разницы — сегодня или через две недели.

— Никто не знает, что готовит для него будущее, — вмешалась Миллисент, обнимая падчерицу за плечи.

Та дружески улыбнулась мачехе:

— В моем случае будущее не сулит мне танцев. Или поклонников.

— Ты куда прекраснее Селины Давенпорт, можешь мне поверить, — довольно ухмыльнулась Имоджин.

— Какая беззастенчивая ложь, — фыркнула Генриетта.

— Это чистая правда. Никто из здешних девиц тебе в подметки не годится. Не будь ты хромой, все их поклонники давно стали бы твоими. Я слышала, как миссис Бернелл говорила, что ты становишься опасно красивой. Вообрази только, опасно красивой! Никто не скажет такого обо мне, особенно с такими немодными волосами!

Встав за спиной сидевшей перед зеркалом сестры, Имоджин скорчила рожицу. По сравнению с золотисто-янтарными волосами Генриетты, в которых играли светло-лимонные отблески, густая масса локонов Имоджин действительно отливала не слишком модным черным цветом.

— Вздор, — небрежно отмахнулась Генриетта. — Никого не интересует цвет твоих волос, если у тебя не может быть детей.

— Мистер Гелл слышал о новом докторе, — напомнила Имоджин. — Том, который живет в Суиндоне и лечит кости. Может, он знает, что делать.

— Папа возил меня к докторам в пределах ближайших сорока миль, и все твердили одно и то же. Если я и забеременею, скорее всего умру родами, и ребенок тоже не выживет. Лучше уж смириться с правдой, чем мечтать о новом докторе, который может меня обнадежить.

Имоджин поджала губы и на секунду приняла вид властной римской богини. Или покойного отца.

— Я не смирюсь, — предупредила она. — На свете должен быть доктор, который тебя вылечит. Вот увидишь.

— Не нужен мне муж, — засмеялась Генриетта.

— Ты всегда заглядываешься на детей, — парировала Имоджин.

— Вовсе нет, — слабо отбивалась Генриетта, которую слегка затошнило при мысли о судьбе старой девы. Неужели ей действительно суждено провести жизнь, восхищаясь чужими детьми? Знакомое отчаяние сжало сердце. Как это все несправедливо!

Если бы только она походила на тех светских дам, которых ничуть не интересовали их отпрыски! Леди Фэйрберн хвасталась, что видит своих детей не чаще двух раз в год. Утверждала, что это лучший метод воспитания. А великолепный мистер Дарби не узнает собственную сестру!

Вот в чем беда: она, Генриетта Маклеллан, проклята страстью к детям и отмечена увечьем, которое препятствует их иметь. И поэтому из кожи вон лезет, чтобы убедить себя, что деревенская школа — достойная замена этой страсти. Кроме того, ей то и дело приходилось напоминать себе, что природа наделила ее достаточно разумными мозгами, чтобы понять, насколько надоедливыми могут быть мужья.

— Будь у меня муж, жизнь стала бы донельзя невыносимой, — заявила она. — Пришлось бы делать вид, что предметы вроде гончих и охоты на лис искренне меня интересуют. Мужчины — идиоты, поглощенные собой и своими занятиями. Взять хотя бы Дарби. Так преисполнен собственной значимости, что пытался продемонстрировать мне свои лондонские манеры!