Женщина-зима - Алина Знаменская

Доктор что-то вякнул. После чего голос женщины приобрел новые интонации:

— Или успокоиться не можешь, что я спать с тобой не стала как другие? Или что знаю о тебе много? Ну? В чем дело-то?

Добров видел сквозь занавеску силуэт Полины. Она встала — руки в бока, в кулаке скалка. Поза не самая дружелюбная. Доктор это просек — засмеялся неловко, накинул тулупчик, засобирался.

— Хорошая ты баба, Полина. Сколько лет тебя знаю, всегда восхищаюсь тобой. Как там у Некрасова? «Коня на скаку остановит…» — пятясь к двери, продекламировал Плешивый.

Полина без лишних движений наблюдала за ним.

— Просто жалко, что такая женщина без мужика пропадает. Сколько лет уж Николая-то нет?

— Ничего, не пропаду, — успокоила его женщина, ступая следом.

— Всем ты хороша, — напоследок похвалил врач. — И ладная, и деловая. Вот только холодная ты, Полина.

— Какая есть!

— Ну да, ну да. Женщина-зима, — усмехнулся врач и прикрыл за собой дверь.

А Полина осталась стоять со скалкой в руке. Доброву захотелось расспросить ее обо всем, что услышал. Но он почувствовал, что снова вязнет в чем-то теплом и властном. «Женщина-зима», — с улыбкой подумал он и уже через минуту провалился в сон.

Машина подъехала к пекарне, и Люба выпрыгнула на снег. Она сразу обратила внимание на собственную походку — пока шла от машины к пекарне. Где былая легкость, где пружинистый шаг? Она тяжело брела, как усталая женщина: голова книзу, ноги поднимаются через силу. Куда это годится?

Любава выпрямила спину, подняла голову и сразу наткнулась взглядом на огромный амбарный замок на дверях бывшего склада, а ныне ее пекарни, каждое утро выдающей новую партию ноздреватого деревенского хлеба. Было еще совсем темно, редкие звезды домигивали в предутреннем зимнем небе. Она потрогала замок и зачем-то оглянулась, словно могла увидеть зачинщиков такого бунта. Получается, что пекарь не вышел на работу, ее даже не предупредив? А что делать с заказчиками? Любава начинала закипать.

Назад к машине уже не шла, а бежала. Щеки ее гневно горели наравне с глазами.

— К Антипову поедем, пекарю.

У Антоновых в доме свет не зажигали. Пекарь был ни сном ни духом. Он вытаращил на нее сонные глаза и объявил:

— Так вы же пекарню продаете, Любовь Петровна! Так Пухов сказал. Он и замок повесил. Я тоже удивился сначала. А потом думаю: все может быть… Дело хозяйское…

Любава задохнулась собственным возмущением. Она не знала, как сдержать себя, чтобы не взорваться, не обложить по полной программе ни в чем не повинного пекаря. День начинался как в кино. Тем не менее нельзя было терять ни минуты.

Во дворе Пуховых надрывалась овчарка. Лаяла, гремела цепью, бросалась на ворота. Любава долго стучала в калитку, прежде чем Пухов — круглый маленький мужичок в накинутом поверх майки тулупе и валенках на босу ногу — неторопливо спустился с крыльца и вышел к ней за калитку. Любава поняла, что разговаривать с ней при домашних Пухов не собирается. Что-то нехорошо заныло в глубине ее существа. Но виду она не подала. Тем более что и Пухов виду не подавал — улыбался во все свое гладкое лицо, жмурился на морозце, позевывал спросонья.

— Любовь Петровна! Красавица! Утречко доброе… Вот кому не спится… Смотрю — на новой машине. Дай-то Бог…

Любава пропустила мимо ушей «новую машину». После того как Семен оставил ее без грузовика, она вынуждена была договариваться с соседом. Пришлось взять в аренду «уазик», а в придачу — его хозяина в водители. При ее положении это было разорение, но деться некуда. Теперь каждый ее промах, каждая деталь станут известны соседке. Сплетен не избежать.

— Я что-то не поняла, Василич, насчет пекарни. Почему замок? Что за новости?

— Погоди, погоди, Петровна, — все с той же сладкой улыбочкой продолжал Пухов. — Наше с тобой дело порядка требует. Так?

— О каком порядке речь? Разве у меня в пекарне порядок не соблюдается? Санитарные нормы?

Любаве стало жарко, и она размотала на шее платок — тонкую «паутинку».

— Остынь, Петровна. Пекарня-то она, конечно, твоя, но помещение-то мое. Так?

— Ну и что? — опешила Любава. — Мы тебе за аренду исправно платим. У нас с тобой договор, Василич, и ты не зарывайся. Я должна хлеб везти на точки. И кроме того, у меня — школа, детсад и детдом! Там хлеб нужен ежедневно! Свежий! Давай ключи.

— Торопыга ты, — подхихикнул Пухов. — Разобраться надо. Претензии у меня к вам. Что сам-то? Я хотел с Семеном потолковать…

— Что за новости, Зиновий Васильевич? Всю дорогу я документацию вела, при чем здесь Семен?

— Уплачено у вас, оказывается, не все… — как бы не слыша ее, продолжал он. — И вообще… Мне помещение понадобилось. Хочу свое дело открыть.

Любава разинула рот, не в состоянии вымолвить ни слова.

— Ты, я слышал, с мужем-то разводиться собралась? Дело ваше. Конечно, я тебе, Любовь Петровна, не указ, но совет все же дам по праву старшего. Продавай пекарню. Одна ты это дело не потянешь. Красоту свою только надорвешь А продашь — деньги выручишь неплохие…

— Спасибо за совет, — наконец обрела дар речи Любава. — Так ты что же, всерьез решил мне пекарню не открывать?!

— Заморозила ты меня совсем, — крякнул Пухов и стал приплясывать от холода. Маленький круглый шут. Чего он хочет? Что ей делать? Не драться же с ним?!

Пухов потер руки и повторил:

— Неувязочка вышла в нашей бухгалтерии, Петровна. Я проверял на досуге. Не сходится…

— Как не сходится?! — ахнула Любава, все еще не веря своим ушам. — Мы же с тобой проверяли последний раз, все сходилось! Почему же теперь…

— А потом я дома, в спокойной обстановочке, перепроверил — не сходится. Как есть — расхождения. И немалые, скажу я тебе, Петровна… — Пухов прищелкнул языком так, словно сожалел, что сразу не заметил расхождений. — Ты собери бумаги-то, тогда и потолкуем. Но лучше всего — продавай! Оборудование у вас не ахти какое, но если в цене сойдемся, могу рассмотреть… Исключительно из сочувствия к тебе, Петровна, к твоему женскому положению…

Любава повернулась и пошла к машине — платок размотан, пальто нараспашку. Она не хотела больше слушать эту галиматью. Этот бред собачий, что сочинил Пухов от избытка свободного времени. Она забралась в машину, напоследок оглянулась на забор Пухова, на крашеную калитку с надписью «Осторожно, злая собака». Уже светало. Небо на востоке высветлело, подернулось розовым. В домах появились огни. Кое-где дымы потянулись в небо — люди начинали топить печки.

— Куда теперь? — равнодушно и сонно спросил сосед, и Любава поняла, что она одна. С прежним водителем можно было хотя бы посоветоваться, он знал их дела и был проверен временем. Теперь он вместе с машиной остался при магазине. Одна во всем мире. Наедине со свалившимися проблемами, решать которые нужно немедленно. Она не могла, как Скарлетт, сказать себе: «Об этом я подумаю завтра». Решать нужно было немедленно. Сегодня. Сейчас.