Церемонии - Т.Э.Д. Клайн

– Ее самую. Кажется, на каком-то листке для рецептов.

Фермер покачал головой.

– Не может быть. Я сам ее вывесил на автобусном вокзале во Флемингтоне. Поначалу я не был уверен, что нам нужны постояльцы откуда-то издалека.

– В смысле, из Нью-Йорка?

– Да, поначалу. Видите ли, мы никогда прежде этим не занимались. И нам казалось, что будет безопаснее по первости сдать помещение кому-то, знакомому с районом. Объявление было вроде эксперимента. Я подумал, что кто-нибудь проездом во Флемингтоне заметит его на автобусной остановке, – он помедлил. – Я думал, вы его именно там и видели.

– Не-а. До сегодняшнего дня я ни разу не бывал во Флемингтоне. – Фрайерс пребывал в таком же недоумении, как Порот, но вместе с тем наслаждался замешательством спутника. – Я определенно увидел ваше объявление в Нью-Йорке. Видимо, кто-то решил его перевесить.

– Да, но кто?

Фрайерс пожал плечами.

– Наверное, какой-то доброхот. Или, может быть, судьба. Или у вас есть кто-то еще на примете?

Порот задумчиво уставился на дорогу, постукивая пальцами по рулю, и ничего не сказал.

Через несколько минут, когда деревья поредели, он все еще молчал. Впереди дорога разделялась, и правое ответвление вело к переправе. На противоположном берегу ручья, на середине склона стоял под охраной ряда престарелых кедров небольшой приземистый каменный дом с шиферной крышей. Его стены заросли плетьми какого-то вьющегося растения. Целая армия цветов отделяла дом от раскинувшегося вокруг луга. Впереди были высажены дополнительные ряды, которые ступенями спускались к воде.

Над ручьем изгибалась каменная арка моста, построенного из того же камня, что и дом, и такого узкого, что по нему мог бы проехать только один автомобиль. Перила были низкими и явно непрочными. Водитель успел бы услышать, как они гнутся и ломаются под весом машины, но простые деревянные планки не смогли бы предотвратить падение. Когда автомобиль въехал на мост, Фрайерс невольно задержал дыхание, но Порот вел уверенно, возможно, даже с некоторой лихостью.

На другой стороне, на дороге у основания холма он неожиданно замедлил ход. Отсюда дом казался сторожевой крепостью, оберегающей жителей от наступления цивилизации. Окружающие его цветы были спящими стражами, готовыми пробудиться в любую секунду.

– Симпатичный домик, – заметил Фрайерс, когда они проехали мимо.

Порот кивнул.

– Дом моей матери. Я думал, что она будет в саду. Эту часть дня она обычно проводит там. – Он оглядел двор, пытаясь угадать, дома ли она, и как будто несколько встревожился, не найдя никаких определенных знаков. Хотя, может, его до сих пор донимала мысль об объявлении.

– А это что такое? – спросил Фрайерс, кивая на троицу ящиков на ножках, что-то вроде карликовых шкафов, установленных во дворе в самом дальнем от ручья углу.

– Ульи, – ответил Порот. – Она держала пчел, даже когда мы жили в городе. Они вечно жалили нас с отцом. – При этом воспоминании он покачал головой.

Когда они проехали чуть дальше по дороге, Фрайерс оглянулся. Ему показалось, что за секунду до того, как дом скрылся за стеной самшита, в одном из окон на втором этаже показалось лицо, хмуро глянувшее на них из темноты.

* * *

Миссис Порот овдовела больше девяти лет назад. Этим вечером она стояла на верхней площадке лестницы и смотрела вслед автомобилю до тех пор, пока он не скрылся из виду. Солнечный свет падал под углом сквозь мелкие стеклянные квадраты и резко оттенял черты лица женщины: сильный, почти ястребиный нос, мужественный подбородок и жесткие короткие линии в уголках опущенных как будто в печали губ. А ей было о чем печалиться. Видение подтвердилось. Пророчество оказалось верным. Иная женщина расплакалась бы.

Весной миссис Порот обычно проводила воскресные дни в саду, безмолвно ухаживая за розовыми кустами. Но сегодня она, бледная и обеспокоенная, вернулась к себе после длительной утренней службы в доме Амоса Райда – долгих песнопений и воззваний к Господу – и заняла пост перед окном с твердым намерением не пропустить автомобиль сына и увидеть привезенного им гостя до того, как тот увидит ее.

Теперь она его видела.

Погрузившись в размышления, женщина спустилась по старой лестнице и как во сне прошла среди протянувшихся поперек гостиной теней к входной двери. Снаружи она без улыбки посмотрела на сад. Солнце скрылось в легкой дымке, и все вокруг заливал янтарный свет. Среди цветочных рядов на южном склоне холма сонно возились пчелы. Миссис Порот застыла в дверном проеме; ее волосы все еще оставались черными – седина лишь недавно прочертила их угольно-серыми полосами, ее черное платье доставало почти до полу. Женщина казалась единственным по-настоящему темным пятном в округе.

Ей нужно было поразмыслить о столь многом, о событиях столь мрачных, что разум поначалу отказался их касаться и по привычке обратился к повседневным заботам о земле, растениях и погоде. Наметанным глазом женщина окинула ряды цветов. Клумбы тянулись вниз по склону холма, мимо раскиданных тут и там розовых кустов и сиреней, до самого берега ручья. До сих пор, как и предвидела миссис Порот, стояла необычайно теплая погода, но теперь все указывало на то, что лето будет особенно суровым. Тюльпаны и гиацинты начинали увядать, и женщина знала, что уже скоро – слишком рано, может быть, уже на этой неделе – расцветет лаванда; в ближайшее время ее нужно будет собирать.

Кусты сирени тоже расцвели раньше времени, еще месяц назад, хотя должны были полностью распуститься только к сегодняшнему дню, первому мая, Бельтайну, священной, как считали некоторые, даты для тинне Белена – жертвенного огня древнего бога. Легенда обещала красоту на весь следующий год всякому, кто искупается в этот день в росе с сирени.

Обещание это было для миссис Порот пустым звуком. Годы ее красоты давно миновали, и она уже перестала по ним тосковать. Никто на свете больше ее не заботил, даже собственный сын, Сарр. Сирени тоже отцветали; скоро они завянут и побуреют.

Женщина вышла из дома и с мрачным видом зашагала между ровными рядами цветов под аккомпанемент жужжания цикад и пчел. Жизни растений, пусть и короткие, всегда интересовали ее куда больше, чем людские. Крокусы и подснежники давно отошли, нарциссы почти увяли, но пионы и качим только распускались. Другие цветы как раз достигли пика цветения: голубые и фиолетовые водосборы, листья которых могут придать смелости боязливому; нежные розовые левкои, проросшие из слез Девы Марии, – их лепестки можно использовать для прорицания; ландыши, которые, как говорили, родились из крови святого, бившегося с драконами в лесной чаще, – приготовленные должным образом, чашечки их цветков помогают при потере памяти.

Не то чтобы у миссис Порот были проблемы с памятью, или ей недоставало храбрости или сил прорицания. Она ничего не забывала, мало чего боялась и предвидела больше, чем хотела бы. Господь в своей жестокой мудрости выделил ее из прочих. Он показал ей тени будущего, измучил видениями грядущего мира. И проследил, чтобы ее счастье никогда не было долгим, какое бы добро ни выпало ей на долю.