Тольтекское искусство жизни и смерти - Барбара Эмрис

– Обязательно, – смиренно поддакнула она. – С чего начнем?

Услышав этот вопрос, ее собеседница просияла.

– С чего. Вот именно, – улыбнулась она. – Что, как и почему. Без этих вопросов никуда.

Она отошла от Сариты, видимо, размышляя. Сарита в ожидании смотрела на нее.

– Начнем с самого раннего воспоминания, – вдруг объявила рыжеволосая, – а оттуда двинемся дальше. – Она взглянула на старую женщину. – Ты взяла с собой сумку. Наверное, все предвидела.

Сарита озадаченно посмотрела на сумку. Неужели в нее нужно будет складывать воспоминания? Вот такими и будут таинственные указания? Она чуть было не рассмеялась, но сдержалась.

– Собрав достаточное количество воспоминаний, мы получаем видение – кинофильм, рассказывающий всю правду о человеке. Я проведу тебя через памятные сцены, через каждую значимую частицу знаний, и вскоре у нас в распоряжении будут все фрагменты, необходимые, чтобы разгадать загадку под названием… «Мигель».

Голос Лалы выводил фразу до последнего слога его имени, как смычок скользит по струнам скрипки, позволяя звуку медленно, мелодично замереть. «Мигель» – это слово, казалось, вызывает к жизни образы чего-то знакомого, по чему она очень тоскует. Легкое дуновение ветерка вдруг напомнило о чем-то теплом, о каком-то звуке.

– Мадам, у нас очень мало времени, – с чувством сказала Сарита, разрушив чары.

На это Лала ответила:

– Время создаю я. У нас его будет столько, сколько я повелю.

С этими словами она взяла старую женщину за руку и осторожно помогла ей снова сесть на гигантский корень.

Сарите показалось, что где-то вдали застучали капли дождя, хотя небо было все таким же: все так же клубились и неслись по нему тучи, вдалеке сверкала молния, отдаваясь в ее теле, но грома не было. Лала, так и державшая ее за руку, сжала ее крепче, тихо возвышаясь над ней и устремив неподвижный взгляд куда-то вдаль.

Сарита видела: она смотрит на древо жизни со странным выражением на лице. Оно явно сочетало в себе лютую злобу и страстное желание, хотя Сарита знала, что в обычном мире такие чувства нельзя испытывать одновременно. Она посмотрела на место, где видела сына в последний раз, и подумала: может быть, сегодня нужно было не идти поперек его желаний, а наконец оставить его в покое? Она нечасто так поступала, но сейчас…

Вдруг Лала отпустила ее руку. Сарита удивленно оглянулась на нее, и на них обеих упала тьма, сквозь которую проникал лишь неяркий огонек свечи.

Дерево и бескрайняя безжизненная пустыня исчезли. Сарита сидела на простом деревянном стуле в углу маленькой комнаты. Перед ней при свете единственной свечи, поставленной в банку из-под варенья, предавались любовным ласкам мужчина и женщина.

Сарита часто рассказывала о том, как я был зачат. Родился я не совсем обычно, да и в дальнейшем моя жизнь складывалась весьма удивительно.

Семья моя не была обыкновенной. Наша родословная восходит к древнему ацтекскому роду Благородного Орла. Тех, кто призван был стать воином-орлом, в их общинах почитали как мудрецов и наставников. Как и в наших сегодняшних сообществах, тогда существовали политики, солдаты, фермеры и мастера различных ремесел. Говоря об этом древнем народе, к мастерам я также отношу художников жизни, тольтеков, как их называют в нашем предании. Их искусством было создание реальности из мудро произносимых слов и весело выбираемых убеждений. Среди мудрейших были те, кто вел борьбу с пагубным страхом, который столь часто порождается человеческим мышлением.

Живя в человеческом теле, я не всегда знал, кем мне в один прекрасный день суждено было стать. Правда, даже среди моих ближайших родственников были духовные воины. Когда я родился, моя мать уже была известной курандерой[14] и применяла в своей целительской практике многие священные ритуалы, которым научилась у моего деда дона Леонардо. Его отца и моего прадеда звали Эсикио. Хотя его с юмором, к которому примешивалась доля страха, чаще всего именовали «плутом», среди взрослых, окружавших его, Эсикио прослыл живой легендой. Для детей же, в том числе и для меня, он был призраком, привидением, всевидящим оком. Мы не знали, что за проделки числились за ним в прошлом и на какое волшебство он все еще был способен, но на всякий случай говорили о нем осторожным шепотом. Его имя, как и имена всех древних шаманов, произносилось с почтением и трепетом.

Даже став уже молодым мужчиной, я и вообразить не мог, что такими словами, как «шаман» и «плут», когда-нибудь будут называть меня. Я мечтал о респектабельной жизни врача, вносящего посильный вклад во всеобщее здравоохранение. Невозможно было и помыслить, что сбудутся предсказания моей матери о моем предназначении, что я буду служить человечеству так, как это представляла себе она.

Как и все ее рассказы обо мне, история моего зачатия всегда излагалась мифологически. Так Сарита повествовала почти обо всем: о наших предках она говорила с таким же благоговением, как о святых и ангелах. Я никогда по-настоящему не верил ее рассказам обо мне в том виде, как она их излагала всем, но со временем понял, что для нее это была ее собственная история. Мое зачатие и рождение, мое погружение в видение мира и мое возвращение к ней, к древним верованиям и практикам – все это было про нее. И в чем-то очень важном она была права. Все это действительно было о ней. Ее рассказы были выражением веры – веры в себя. Видеть, как она проживает свою жизнь с такой верой, было для меня величайшим из всех уроков. Вера проявлялась в том, что она воздавала должное Богу Отцу и препоручала себя воле Пресвятой Девы Марии. Проявлялась она и в постоянных просьбах к святым помочь ее благому делу. Она проявлялась так, потому что ей необходимо было так проявиться, – но власть над людьми и событиями в ее видении ей давала вера в себя. Эта вера оживотворяла ее историю. Эта вера давала жизнь больным. И именно эта вера дала жизнь мне.

* * *

Сарита сразу узнала эту пару. Женщиной, содрогавшейся в любовном экстазе, была она сама – давно это было, еще до рождения Мигеля. Женщина была нага и полна страсти. Еще не старая Сарита оседлала бедра мужа и стонала от наслаждения. Тела обоих вспотели от любовной борьбы и блестели. Старая женщина смотрела на них, глаза ее наполнились слезами. Она беззвучно произнесла имя мужа и улыбнулась, погрузившись в прошлое.

– Хосе Луис, – проговорила она, на этот раз вслух. – Mi amor… Mi cariño[15].

Рядом с кроватью, на границе тусклого света свечи, молча стояла таинственная Лала – почти так же она перед этим появилась у дерева. Некоторое время она бесстрастно наблюдала за парой. Ей и в самом деле малоинтересно было то, что происходило у нее перед глазами, и она заговорила со старухой, сидевшей в углу, голосом экскурсовода, показывающего публике в ботаническом саду образчики общеизвестных видов растительного мира.