Сладострастие бытия - Морис Дрюон

– Гляди-ка, принцесса опять сменила прическу,– говорили друг другу служащие отеля.

Но Кармела чувствовала себя под защитой какой-то новой и необычной для себя внутренней уверенности. Наконец-то до нее кому-то было дело.

Эти минуты были, казалось, единственными, когда графиня выходила из состояния непонятного самосозерцания.

– Мне нравится делиться с тобой своим опытом,– говорила она иногда.

Но то, что старики зовут «делиться своим опытом», на деле является лишь их последней возможностью пожить еще перед кем-либо, когда жизнь их уже кончилась.

И она учила молодую горничную любви к самой себе, поскольку именно эта любовь лежит в основе всех соблазнов.

«Но почему,– задумывалась иногда девушка,– она продолжает называть меня Карлоттой?»

Флорентийский ресторан на улице Боргоньона, что в нескольких шагах от отеля «Ди Спанья», был, как всегда в обеденные часы, полон режиссеров, писателей и актеров, составлявших его постоянную клиентуру. Аромат жарившегося со специями мяса, горячего оливкового масла и свеженарезанных помидоров, вырываясь из стеклянного, наподобие аквариума, помещения кухни, где блюда готовились на глазах у клиентов, растекался по обоим залам с белыми стенами. Аромат этот был вкусен, почти осязаем, он вызывал аппетит.

Посреди шумной ватаги, сидевшей за столиками, в которой одну половину составляли знаменитости, а другую те, кто жаждал стать таковыми, известный композитор Огеран, приехавший в Рим для того, чтобы написать музыку к какому-то фильму, вел разговор по-французски со своими приятелями на тему этого кулинарного аромата.

Этот толстый любитель вкусно поесть, колыхаясь на стуле, словно медуза, говорил в нос, прищелкивая языком после каждой фразы, будто пробуя на вкус слова, прижимая их к нёбу.

– Ни один запах,– говорил он,– во всем Средиземноморье... я-то это хорошо знаю... не сравнится с ароматами итальянской кухни. Мне можно завязать глаза и повозить по этому морю – я не ошибусь. Понюхайте этот аромат, принюхайтесь хорошенько... Это вам не пропахшая дымом острота испанских таверн, хватающая вас за горло и больше не отпускающая. Не тот запах жареного сала, который исходит из французских кухонь, и уж совсем не стойкий запах жареного бараньего жира, которым наполнены улочки в исламских странах... Запах этот, кстати, не так уж и противен, но очень быстро надоедает. Здесь – столь же сильный аромат, но он более веселый, более нежный... более милый и языческий. Вот именно... языческий. Последний запах античного язычества. Остальные кухни пахнут религиозным фанатизмом; на них готовится пища для людей, которые верят в существование ада. А здесь, можно сказать, испарения от жаровен и кухонных печей возносятся, как дым от жертвенных камней, к широким ноздрям любящих полакомиться ироничных богов, а лучшие кусочки жертвоприношения подаются на стол великим жрецам... то есть нам.

Он щелкнул языком и умолк, поскольку на стол подали спагетти в масле и вареные ракушки, которые он начал жадно поглощать, тряся складками тройного подбородка.

Лишь он да еще режиссер Витторио Викариа – поскольку оба они уже добились мирового признания – ничуть не заботились о том, в каком виде их снимет фотограф, забравшийся на стул и сверкавший вспышкой над столиками, подчиняясь указаниям молодого парижского репортера Мишеля Санлиса, который показывал на объект для съемки то пальцем, то взглядом. Все же остальные посетители ресторанчика смеялись слишком громко, говорили неестественными голосами, норовили предстать перед фотографом в профиль, рассказать свой фирменный анекдот, чтобы выделиться на фоне других и чтобы им посвятили абзац, строку или просто упомянули в газете, которая увидит свет за две тысячи километров отсюда, которую они, несомненно, не прочитают и про которую все очень скоро забудут. Киноактриса из отеля «Ди Спанья», накрывая своими белыми волосами плечо твидового пиджака журналиста, говорила ему:

– Мишель... вы ведь позволите мне называть вас Мишель, не правда ли?.. Надеюсь, вы будете так любезны, что расскажете обо мне в вашей статье. Соотечественники должны помогать друг другу, не так ли?.. И потом, я могу рассказать вам кучу историй, я всех знаю. С кем вы сегодня ужинаете? Я приглашаю вас.

Нино, хозяин трактирчика, подгонял официантов и сам принимал заказы от клиентов с тем важным и самодовольным видом, который бывает обычно у людей, рожденных для скромной жизни, но оказавшихся очень близко к славе, а посему сумевших приобрести некоторую известность и на этом построивших свое благополучие. Толкнув дверь стеклянной клетки, он крикнул поварам, перекрывая гул голосов посетителей:

– Un abbachio alla romana per il dottore Vicaria! Prestissimo![2]

Когда в зал вошел Марио Гарани, все взгляды устремились на него. Черные густые волосы, жесткие, чуть раскосые глаза, длинные ноги в брюках из искусственной замши,– таким он предстал перед всеми. Молодой сценарист сел за столик, сказав «чао» с усталым и рассеянным видом. Его светлый пиджак был потерт на локтях.

– О, Марио! – воскликнула киноактриса таким тоном, словно они не виделись полгода, хотя их комнаты были рядом.

Он не ответил ей. Прошлой ночью он переспал с ней и теперь старался забыть об этом. Он сделал заказ, налил себе в стакан вина, опустив вниз горлышко толстой бутылки кьянти, стоявшей на столике в корзине-качалке.

– Никак не получается сцена с девушкой. Ничего не могу поделать,– сказал он Викариа.

– Ладно, вечером посмотрим,– тихо ответил Викариа, опустив веки.

– Какая сцена, Марио? Какой сценарий? Тот, о котором ты мне вчера рассказал? – воскликнула киноактриса.

Журналист сделал ей знак помолчать. Ему хотелось послушать Викариа, поскольку седовласый режиссер с благородными чертами лица, на котором было написано очаровательное выражение посла, извиняющегося за собственную гениальность, объяснял спокойным голосом:

– Рим – это вам не Париж. Здесь аристократы никогда не смешиваются с интеллигенцией, а деловые люди – с талантливыми. У нас общество признает и принимает только тех своих соотечественников, кто добился успеха за границей, или же известных иностранцев. Но к тому времени у нас бывает очень много дел, и мы уже не так молоды, чтобы терять время в гостиных и на званых ужинах. И тогда мы начинаем жить своей жизнью, в кругу людей нашего ремесла, в двух-трех ресторанах наподобие вот этого, и там мы все встречаем друг друга каждый день, что, кстати, облегчает нашу работу... и обостряет ревность.

Затем, улыбнувшись, он добавил:

– Вам следовало бы сказать вашему фотографу, чтобы он снял Альбертини, он сидит вон там... А то он совсем извелся оттого, что никто не обращает на него внимания.

Сидя вдвоем за «своим» столиком в дальнем зале, Туллио Альбертини и звезда Карин Хольман с тоской во взгляде жили своей огромной показной любовью. Подробности их встречи в Голливуде, похищения Карин Туллио, их разводов, их последующей женитьбы заполнили газеты и журналы Европы и Америки, явились причиной скандалов и заставили мечтать о любви горничных обоих континентов. Альбертини, бывший прежде всего собственным постановщиком, давал сообщения в прессу о каждом этапе развития их страсти и позволял публиковать их письма. Он относился к себе как к умершему гению, чью жизнь следовало бы показать на экране. Толпа обрекла их на вечное счастье.