Новобрачная - Жюльетта Бенцони

– А чего мне бояться?

– Не знаю! Хочу сказать, чтоб ты не делала больше глупостей!.. Что-то ты сегодня очень надутая. Ты больше ничего не хочешь мне сказать?

– Хорошего путешествия, мама! Желаю вам хорошо развлечься.

Альбина скрылась, как белое облачко, но на самом деле она уже давно в мыслях своих была очень далеко и, конечно, сожалела, что зашла к дочери в комнату. Мелани почувствовала, как у нее горло сжимается от обиды: но не будет же она плакать, как маленький ребенок? Во всяком случае, ей было обидно не потому, что ее бросали. Мадам Депре-Мартель не была самой заботливой матерью. Она обращалась с дочерью любезно, но с каким-то безразличием, от которого Мелани не страдала, когда отец был жив, но теперь такое отношение ее больно ранило.

Как все дети из высшего общества, она из рук кормилицы попала в безразличные руки няни-шотландки, всегда одетой в серое или коричневое клетчатое платье с высоким закрытым воротом. Мелани не видела от нее никакой нежности, но ей была обязана тем, что имела крепкое здоровье, благодаря хорошей физической закалке и холодным водным процедурам.

Странно, но этой почти спартанской муштре мисс Мак-Дональд положил конец «дорогой дедушка», заявив однажды, что хотел бы, чтобы его внучку воспитывали, как особу женского пола, а не как шотландца. Шотландка исчезла, и ее заменила – Мелани тогда было двенадцать лет – Фройлейн, которая была более романтичной, но вряд ли менее строгой. Она научила Мелани немецкому языку, познакомила ее с Гете, Бетховеном, Бахом, Рихардом Вагнером. Если девочка получала хорошие отметки, Фройлейн водила ее на концерт к господину Колонну. Как высшую награду она получала Оперу или Комеди-Франсез, и так продолжалось до скандала, случившегося во время «Сипора». И Опера была исключена из ее программы. Мелани нисколько не была этим огорчена: она предпочитала ходить на утренние представления в классический театр Комеди-Франсез, где шли пьесы такого забавного Мольера и где контролерши с прическами, украшенными лентами, продавали в антрактах маленькие эскимо, которые таяли во рту и так же нравились Фройлейн, как и Мелани.

До появления головоломки эскимо были единственной ниточкой, связывавшей Мелани и ее гувернантку, и только сейчас свершилось маленькое чудо, сделавшее их сообщницами. Мелани сегодня утром не расплакалась, потому что Фройлейн зашла к ней сразу после отъезда матери и весело объявила, что погода сегодня великолепная и, наверное, будет очень приятно поехать обедать в Сен-Мало. Приход гувернантки отвлек Мелани от грустных мыслей, она посмотрела на Фройлейн с удивлением и подумала, откуда взялась эта ее внезапная веселость, не из-за того ли, что уехала Альбина. Неужели ее отъезд принес всем такое облегчение? Мелани никогда не видела Фройлейн такой радостно возбужденной.

– Как это мило с вашей стороны, – сказала Мелани ей по-немецки, потому что знала, как этой добровольной изгнаннице было приятно поговорить на родном языке. – Вы на меня не рассердитесь, если я вам скажу, что у меня прошло желание ехать в Сен-Мало? Да и в доме сегодня такая чехарда из-за подготовки к отъезду. А еще я со своей ногой вам доставлю, наверное, столько хлопот, что вы не получите никакого удовольствия от поездки.

– Мы можем взять слугу, чтобы вас перенести, где надо.

– «Только этой «хлопотни» нам еще не хватало!» – сказала бы Роза. И по-настоящему мы не будем свободны. Лучше остаться дома. Мы могли бы пообедать в саду, а потом повозиться с головоломкой.

– Слава Богу! – сказала, облегченно вздохнув и рассмеявшись, Фройлейн. – Вы стали благоразумны! Мне кажется, что вы изменились и стали по-настоящему взрослой!

– Это моя самая заветная мечта, – вздохнула Мелани. – Однако я не уверена, что моя мать разрешит мне ею стать.

– В один прекрасный день ей придется смириться с этим…

– Вы так думаете? Пожалуйста, попросите Полена подняться к нам!

Мажордом появился через несколько минут в своей утренней ливрее: жилете в черную и желтую полоску и черных брюках. Он держался очень прямо и напускал на себя обиженное выражение всякий раз, когда ему приходилось контактировать с Фройлейн, которой он не мог простить французского поражения в 1870 году и особенно церемонию провозглашения германской империи в галерее Зеркал Версальского дворца. Для этого воина, сражавшегося в Седане, каждый, кто был рожден по ту сторону Рейна, был лишь приспешником Бисмарка, даже несмотря на то, что уже прошло четыре года, как Железный канцлер вознесся к богу Вотану и попал в его воинственную Валгаллу. Мелани, зная это, не упустила случая послать именно Фройлейн попросить мажордома прийти сюда. Поджав губы, он спросил:– Что желает мадемуазель Мелани?

– Хочу узнать, что здесь происходит. Мать мне сказала, что дала указания уложить все вещи и подготовить дом к зиме, чтобы, когда она вернется, не теряя времени уехать в Париж…

– Это действительно так.

– То есть вы отдадите сейчас приказ заняться подготовкой дома к зиме, наденете чехлы на мебель и упакуете люстры? А я должна буду жить здесь, ограничившись своей комнатой и скучными прогулками по саду… даже в дождливую погоду?

– Я оставлю для мадемуазель веранду. Плетеная мебель, стоящая на ней, не нуждается в таком уходе, как другая…

– Ну и весело же будет! – раздался громогласный женский голос. – Если мадам будет отсутствовать две недели, бедный ребенок умрет от скуки!

Роза, кухарка, шалью которой укутывалась Мелани во время своей ночной эскапады, величаво вошла с корзиной в руке, подошла к Мелани и, подняв корзину к самому ее носу, показала великолепного омара.

– Посмотрите, моя душенька! Дядюшка Глоаген только что его принес специально для вас!

– Для меня?

– Да! Он видел, как мадам уехала с чемоданами, вскочил в свою двуколку и отправился за омарами, чтобы вас угостить хорошим обедом. Как вам его приготовить?

– Под майонезом, но чтоб он не был очень холодным, – решила Мелани, глаза которой заблестели, так как она любила поесть. – Спасибо, Роза, и если вы вновь увидите дядюшку Глоагена, передайте ему, что я была бы рада, если бы он меня навестил!

Но было предписано свыше, что у Полена будут сложности с чехлами, а Мелани будет есть своего омара в компании не только одной Фройлейн. Обе девушки читали под стук «сборов к отъезду», как вдруг около двенадцати прибежал очень взволнованный молодой Конан – сын садовника и изготовитель, если понадобится, тайных ключей и, не соблюдая никаких форм вежливости, выпалил одним духом:

– «Аскья»! Она в бухте!

– Яхта моего деда? Ты бредишь, Конан?

– Я, может быть, не так разбираюсь во всем, как вы, но что касается кораблей, я никогда не ошибаюсь! А потом, его яхту с черным корпусом и красными парусами я не спутаю ни с какой другой ни в туман, ни в безлунную ночь! Говорю вам, это она!

Мелани и Фройлейн, ошеломленные, посмотрели друг на друга. В это время года «дорогой дедушка» плавал еще где-то у берегов Исландии или занимался каботажем в норвежских фиордах: он никогда не возвращался в Париж раньше октября.