Проклятие безумной царевны - Елена Арсеньева

Фонтана, стало быть, на Фонтане не было, зато был дачный поселок. Конечно, к концу мая все дачи были уже сданы более предприимчивым людям, однако у отцова сослуживца случайно освободились полдома. Мы с мамой могли уехать на все лето, отец приезжал бы по воскресеньям, благо туда ходил трамвай по Французскому бульвару взамен прежней неудобной конки[9].

Отец считал, что этот счастливый случай упустить нельзя. Мама колебалась, поглядывая на меня, но я тоже колебалась: море и в Одессе есть, от Пушкинской до набережной всего ничего, а там, на этом Большом Фонтане, не будет, конечно, ни синематографов, ни концертов под открытым небом в Александровском саду, ни богатейшей городской библиотеки, где открылись передо мной настоящие сокровища.

Конечно, я готова была поехать ради мамы. Но, честно, мне туда совершенно не хотелось. Может быть, попозже… Но решать надо было немедленно, потому что дача могла не просто уйти – улететь!

Однако когда пришла Вирка, разговор скомкался. Конечно, мама пригласила ее за стол. Вирка лениво ковыряла котлеты, исподтишка поглядывая на меня. Она вообще ела очень мало – даже роскошная стряпня мадам Хаймович оставляла ее равнодушной. Мать Вирки, помню, называла ее «четверть курицы» и приводила в пример меня с моим хорошим аппетитом и довольно кругленькой фигурой: «Посмотри на Надю, она хотя бы полкурицы!» То есть даже моей полноты, которая меня злила и раздражала (в детстве меня все кому не лень дразнили «пышкой»), было для мадам Хаймович недостаточно.

– Мадам Иванова, – сказала Вирка, когда мы поели и помогли маме убрать посуду на кухню, – можно мне с Надей словечком перекинуться, шоб без лишних ушей?

Мама покраснела, я возмутилась: что за наглость?!

– У нас в доме нет никаких лишних ушей! – выкрикнула я.

– Извиняйте, – смутилась Вирка, – это туточки, у нас в Одессе, значит – с глазу на глаз. Откуда мне знать, шо вы не знаете?

– С глазу на глаз – можно, – усмехнулась мама, которой не хотелось, чтобы я из-за нее поссорилась с единственной подругой, которую завела здесь, и вышла из кухни.

– Надя, айда со мной! – заговорщически прошептала Вирка. – Тута такие дела…

Глаза у нее так и горели.

– Какие? – спросила я угрюмо: все еще обижалась на «лишние уши».

– Охота мне шляпку заказать, – сообщила Вирка. – Нужно, шоб кто-то понимающий посмотрел и одобрил.

Я вытаращила глаза. Вирка с ее вечно разлохмаченной роскошной черной гривой – и новая шляпка?! Это в моем сознании как-то не вязалось.

– С чего вдруг? – не скрыла я своего удивления.

– Охота понравиться одному человеку, – выпалила Вирка, и я только сейчас обратила внимание, что она прифрантилась: ее вечно пятнистая от грязи юбка с оборванным подолом выстирана и подшита (интересно, отец-портной помог или она сама потрудилась?), а вместо застиранной кофточки с дыркой под мышкой надета другая – ситцевая, неношеная, синяя в белый горошек, с залежавшимися складками от долгого хранения в сундуке, но все же новая и чистая. Похоже, Вирка и впрямь очень хотела кому-то понравиться.

– Я в таких буржуазных штуках, как шляпки, ничего не петрю, – продолжала она. – У тебя воспитание другое, ты их сама носишь.

«Их» – это было слишком громко сказано. Моей единственной шляпкой была самая простенькая, соломенная, над тульей которой я меняла ленты: то синюю нацеплю, то розовую, то зеленую, то белую. Шляпка то и дело слетала – улицы Одессы были пронизаны ветрами и сквозняками, – и мама подшила к ней резинку, так что шляпка по большей части болталась за спиной.

– И знаешь, где я иду? – загадочно взглянула на меня Вирка.

Я вспомнила, что в Одессе никогда не спрашивали «Куда идешь?» – это считалось неприличным, – и спросила ей в тон:

– Где?

– В «Парижский шик» на Греческой! – воскликнула Вирка торжествующе.

В самом деле – торжество было полным. Как ни мало я жила в Одессе, но уже успела заметить, что маленькое шляпное ателье было очень популярно среди местных модниц. В двери «Парижского шика» вечно входили и выходили оттуда шикарно (одесское словечко, одно из тех, которые ко мне прилипли!) одетые молодые дамы. Правда, на мой взгляд, они выглядели несколько вульгарно, однако на всей Одессе лежал отпечаток некоей очаровательной вульгарности, так что это воспринималось как должное.

Конечно, я согласилась. Вирка простилась с моими родителями, я сказала, что провожу ее «немножко», мы вышли из дому и почти побежали к Греческой. Кругом царило какое-то сонное спокойствие – жара стояла ужасная, про лето даже подумать было страшно! Я подумала, что давненько что-то не натыкалась во время своих прогулок на митинги. Наверное, в такую погоду горло драть и руками махать было лень даже самым пламенным революционерам.

– Хороши висюльки у твоей матери, – вдруг сказала Вирка. – Ой, как хороши! Настоящие брюлики?

Брюликами в Одессе называли бриллианты, поэтому я ответила тоже по-одесски:

– Или!

Вирка, оценив это, засмеялась:

– Ах вы буржуи! В толк не возьму, через шо я с тобой дружу, представительницей чуждого класса, да еще и с русской!

– Ну и не дружи, – надулась было я и даже начала поворачиваться, чтобы уйти, но Вирка цапнула меня за руку:

– Ишь, какая цаца, слова ей не скажи, сразу кипяток устроит! Ладно, я извиняюсь. Пошли, пошли!

Вот и Греческая показалась. Мы свернули с Пушкинской, перешли через трамвайные рельсы и скоро оказались у крылечка ателье. Здесь стояли три прехорошенькие нарядные барышни, оживленно обсуждавшие выставленные в витрине шляпки – на мой взгляд, слишком нарядные. Впрочем, в самом ателье, наверное, были и другие, поскромней.

Я направилась было к крылечку, однако Вирка схватила меня за руку и заставила свернуть во двор. Дом опоясывала деревянная галерея, подпертая столбами, а в углу стояла цистерна для сбора дождевой воды с крыши, оставшаяся, видимо, тоже с доводопроводных времен. Не выпуская моей руки, Вирка потащила меня за цистерну, где обнаружились три ступеньки, спускавшиеся к тяжелой двери, окованной железом.

Я решила, что это черный ход, который ведет в ателье, хотя и не понимала, почему идти выбирать новую шляпку нужно таким таинственным путем. Однако мы оказались не в ателье, а в подвальном помещении, где собралось десятка полтора парней и девушек, которые оживленно переговаривались, освещенные несколькими керосиновыми лампами, стоявшими на тяжелом столе и на лавках.

– Вирка, где ты мотаешься? – сердито крикнул один из них. – Пора начинать собрание! Товарищи, прошу тишины!

Собрание? Так Вирка все же затащила меня на свое собрание!

– Ты меня обманула! – возмущенно прошипела я. – А ведь я тебе поверила!