Третья сила - Валентин Холмогоров

За размышлениями я почти не заметил, как перрон бесшумно покатился прочь и поезд, понемногу набирая скорость, устремился в сгущающиеся сумерки. Хорошая тут звукоизоляция: пресловутого стука колес почти что и не слышно. Сидящая напротив девушка склонилась над газетой, разгадывая кроссворд, и лишь изредка косилась в мою сторону, по-прежнему испытывая легкое внутреннее беспокойство. Я смежил веки: для того чтобы контролировать обстановку вокруг, зрение совершенно не обязательно. «Не видно ни… Три буквы…» – достигли моего сознания отголоски мыслей юной попутчицы. Те три буквы, которые приходили ей в голову, совершенно не вязались с уже записанным в соседние клеточки кроссворда ответом. «Три буквы… Не видно ни…» – «Зги», – отправил я ей короткий мыслеимпульс. Девушка встрепенулась и схватилась за карандаш.

Сон тренированным псионам почти что и не нужен: модифицированный организм прекрасно справляется с усталостью сам, однако три часа вынужденного безделья – слишком щедрый подарок для тех, кто умеет ценить собственное время. Впрочем, сегодня я не тороплюсь. Твердый мысленный приказ: пробудиться спустя ровно три часа сорок пять минут, – и сознание мгновенно погружается в вязкое, беззвучное небытие. Еще один маленький осколок времени вычеркнут из жизни навсегда.

Ровно в пять часов сорок пять минут утра я вернулся в мерно покачивающуюся на ходу реальность полутемного вагона. За окном разлилось серое предрассветное марево, в котором угадывался силуэт проносящегося назад леса, звук на мгновение изменился – поезд прошелестел через мост, – и вновь все стало как прежде. Девчонка в кресле напротив спала, запрокинув голову и трогательно приоткрыв рот. Я достал с полки сумку и, забросив ее на плечо, зашагал по проходу в сторону тамбура.

Окно открылось с заметным усилием, в лицо ударил влажный, наполненный туманом ветер, пахнущий сырой травой, пряной зеленью и немного – железнодорожным мазутом. День, похоже, ожидается пасмурным, жаль, не догадался захватить с собой зонт.

Пустынный перрон Московского вокзала понемногу заполнялся сонными пассажирами, кто-то шел, пригнувшись под тяжестью баулов, кто-то гулко грохотал по асфальту чемоданом на колесиках. Протолкнувшись между толпящимися под козырьком платформы таксистами и помятыми личностями, бормочущими себе под нос извечное «комната, недорого», я пересек просторный зал ожидания и вышел на площадь. Метро в этот ранний час еще закрыто, потому единственным шансом добраться до дома было поймать машину. Светало, однако холодный, пронзительный ветер нагнал откуда-то свинцово-серые тучи, при одном взгляде на которые становилось неуютно и зябко. На мгновение сосредоточившись, я заставил сердце чуть быстрее гнать по сосудам кровь, чтобы не замерзнуть на месте, и повернул в сторону Гончарной: опыт подсказывал, что гораздо быстрее и проще остановить попутку в стороне от шумного сборища прибывших на поезде туристов и жаждущих скорой наживы частников. Заодно и разомнусь немного.

За пять лет моего отсутствия город изменился до неузнаваемости. Вот этого дома раньше не было, а тут располагался продовольственный магазин, место которого занял теперь сверкающий зеркалами и хромом дорогой бутик. Я вспомнил, как когда-то уезжал отсюда, с этого самого вокзала, догонять отправившуюся в поход группу своих друзей – в поход, из которого не вернулся ни один из них, а для меня самого жизнь разломилась надвое, раскололась на «до» и «после». Казалось, с того дня прошла целая вечность. Я вспомнил проводника, отправившегося со мною на болота, где состоялась моя первая встреча с проникшей в наш мир тварью. Как, бишь, его звали? Кажется, Сашка? Да, Сашка. Надо же, имя совершенно вылетело из головы, а вот лицо накрепко отпечаталось в памяти. Вспомнился испуганный Даниил, прятавшийся от военкомата в охотничьем домике посреди леса и гораздо позже ставший волею судьбы талантливым целителем… Интересно, как он сейчас? Телефонные разговоры не всегда позволяют понять истинное состояние человека, особенно если он – псион и целитель, по роду деятельности прекрасно владеющий собой. Вспомнились месяцы напряженных тренировок, операции по зачистке Гнезд, смерть ребят и Светка, маленькая, потерянная, сидящая на пороге дома, в котором твари только что разорвали на куски ее родителей… Я пошарил в кармане, извлек оттуда мобильный телефон и вновь вызвал знакомый номер. «Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети…» Ладно, этот вопрос мы еще обсудим при встрече.

Насколько центр города казался нежилым и незнакомым в своем пестром наряде европейской столицы, настолько же привычной и патриархально-уютной выглядела родная Ржевка. По-видимому, время не властно над спальными районами. Расплатившись с угрюмым водителем синего «форда», я зашагал по влажной после недавнего дождя аллее к спрятавшимся за тополями бетонным девятиэтажкам.

Возле подъезда меня ждал сюрприз – свежеустановленные металлические двери и новенький, с иголочки домофон. Ключа, разумеется, не было, поэтому пришлось приложить к серебристому кругляшку считывателя большой палец: замок обиженно пискнул, и дверь приветливо открылась.

Скрипящий и грохочущий лифт неторопливо и с достоинством вознес меня на пятый этаж. Что ж, вот я и дома. Впрочем, дома ли? Я не был здесь лет пять, если не дольше, только квитанции оплачивал. Пока я рылся в сумке, пытаясь отыскать невесть куда подевавшиеся ключи, звонко щелкнула дверь квартиры напротив, и на лестничной площадке показалась седая старушка в шлепанцах на босу ногу и синем фланелевом халате, из-под которого торчал край ночной рубашки.

– Здравствуйте, баба Шура, – автоматически поприветствовал я соседку.

Старушка недоверчиво и подозрительно посмотрела в мою сторону и бочком, поминутно оглядываясь, зашаркала к мусоропроводу, сжимая в руке мешок с каким-то бытовым хламом. Не узнала. Неужели я действительно настолько сильно изменился?

Пыль покрывала пол и мебель густым толстым слоем, затхлый воздух шибанул в нос. Я невольно поморщился. Повинуясь моему взгляду, окна распахнулись настежь, и возникший сквозняк выдул большую часть мусора на улицу. По привычке скинув обувь, я зашел в комнату, хотя можно было бы и не разуваться: скопившаяся за минувшие годы грязь придавала помещению абсолютно нежилой вид. Боюсь, на уборку уйдет не один час. Со вздохом бросил сумку в угол и потащился на кухню, где в кладовке обитали швабры, ведра и иные полезные в хозяйстве предметы обихода. Видели бы меня сейчас… да кто угодно! Высший псион, пугало всего мира, с совком, веником и мокрой тряпкой ползает по квартире. Расскажешь – не поверят…

Всякий раз, приходя сюда, в широкое приземистое здание на севере города, я хочу произнести: «Дом, милый дом», – или нечто похожее. Дело не в месте, а в людях. В капище работают – служат, как они говорят, – мои ученики, ученики моих учеников или ученики моих друзей. Так уж сложилось, что родянство изначально ориентировалось на псионов и активную часть населения, интересующуюся произошедшими с миром изменениями. Нет, церковь по-прежнему оставалась крупнейшей и влиятельной религиозной силой России, и сомнительно, что в ближайшие годы православие хоть сколько-нибудь уступит свои позиции. Родяне же апеллировали к иной категории людей – к тем, кто жаждет не столько веры, сколько знания.