Генерал Слащев-Крымский. Победы, эмиграция, возвращение - Олег Смыслов

Эмоциональный строй речи булгаковского Хлудова перекликается с речью реального Слащёва. В этом отношении примечательны диалоги Хлудова и Белого главнокомандующего. Хотя Булгаков в них не использует прямого цитирования текста слащевских мемуаров, сам тон этих диалогов почёрпнут им, очевидно, именно оттуда.

Слащёв, сохранявший по отношению к Врангелю публичную лояльность, проявил своё истинное отношение к нему на страницах книги. Конфликт Слащёва — Врангеля, спроецированный в «Беге» на Хлудова и главнокомандующего, подан Булгаковым так, как объясняет его сам Слащёв. Драматург правильно почувствовал реальную ситуацию в Крыму. Он не поверил Врангелю, ославившему Слащёва как сумасшедшего. Автор пьесы понял, что это был «манёвр» Врангеля, который спасал союз с Антантой и принёс в жертву этому союзу популярного в армии генерала. Зато Булгаков проницательно поверил «сумасшедшему» Слащёву.

Доктор в прошлом и писатель в настоящем поставил свой нравственный диагноз опальному полководцу. Драматург создал портрет крупного военачальника и настоящего патриота-идеалиста».

В заключительной части отзыва на пьесу «Бег» (политическое значение пьесы), а фактически в доносе, видного большевика П.М. Керженцева (выступающего в роли министра культуры тех лет), написанного в Политбюро ЦК ВКП(б) до 6 января 1929 года, говорилось:

«1. Булгаков, описывая центральный этап белогвардейского движения, искажает классовую сущность белогвардейщины и весь смысл гражданской войны. Борьба добровольческой армии с большевиками изображается как рыцарский подвиг доблестных генералов и офицеров, причём совсем обходит социальные корни белогвардейщины и её классовые лозунги.

2. Пьеса ставит своей задачей реабилитировать и возвеличить художественными приёмами и методами театра вождей и участников белого движения и вызвать к ним симпатии и сострадание зрителей. Булгаков не даёт материала для понимания наших классовых врагов, а, напротив, затушёвывал их классовую сущность, стремился вызвать искренние симпатии зрителя к героям пьесы.

3. В связи с этой задачей автор изображает красных дикими зверями и не жалеет самых ярких красок для восхваления Врангеля и др. генералов. Все вожди белого движения даны как большие герои, талантливые стратеги, благородные, смелые люди, способные к самопожертвованию, подвигу и пр.

4. Постановка «Бега» в театре, где уже идут «Дни Турбинных» (и одновременно с однотипным «Багровым островом»), означает укрепление в Худож. Театре той группы, которая борется против революционного репертуара, и сдачу позиций, завоёванных театром постановкой «Бронепоезда» (и, вероятно, «Блокадой»). Для всей театральной политики это было бы шагом назад и поводом к отрыву одного из сильных наших театров от рабочего зрителя. Как известно, профсоюзы отказались покупать спектакли «Багровые острова», как пьесы, чуждой пролетариату. Постановка «Бега» создала бы такой же разрыв с рабочим зрителем и у Художественного театра. Такая изоляция лучших театров от рабочего зрителя политически крайне вредна и срывает всю нашу театральную линию. Художественный совет Главрепеткома (в составе нескольких десятков человек) единодушно высказался против этой пьесы. Необходимо воспретить пьесу «Бег» к постановке и предложить театру прекратить всякую предварительную работу над ней (беседа, чистка, изучение ролей и пр.)».

К слову сказать, 29 января 1929 года комиссия Политбюро ЦК ВКП(б) в составе товарищей Ворошилова, Кагановича и Смирнова, ознакомившись с содержанием пьесы Булгакова «Бег», признала постановку этой пьесы в театре нецелесообразной. На следующий день все члены Политбюро ЦК ВКП(б) проголосовали за это решение.

Примечательно, что сам Иосиф Сталин в своих выступлениях соглашался: «Дни Турбиных» — «антисоветская штука, и Булгаков не наш». Хотя сама пьеса ему понравилась, её постановка была разрешена на год, а позже ещё неоднократно продлевалась. С «Бегом» же произошло всё гораздо трагичнее. Как пишет В.И. Сахаров, судьба этой пьесы стала «первым звонком», предвестием крушения всей театральной судьбы Михаила Булгакова:

«Именно здесь началась путаница, странные совпадения, роковые случайности, неясные предчувствия, надежды, сменяющиеся отчаянием, следующим образом описанные в послании к уже готовившемуся к отъезду в Париж Е.И. Замятину 27 сентября 1928 года: «Вообще упражнения в области изящной словесности, по-видимому, закончились. Человек — разрушен… Что касается этого разрешения, то не знаю, что сказать. Написан «Бег». Представлен. А разрешён «Багровый остров». — Мистика. — Кто? Что? Почему? Зачем? — Густейший туман окутывает мозги»».

«В советской России такая пьеса была не нужна. Но и в Париже, где происходило одно из действий пьесы, «Бегу» как-то не обрадовались, когда пьеса была, наконец, опубликована. Ибо в ней показано, что распалась великая цепь времён и одним концом ударила по утратившей своих лучших сынов и дочерей и огромные духовные и материальные сокровища России, другим по обречённой на вечный «мёртвый бег» (пророческое название вышедшего в 1922 году в Берлине романа Глеба Алексеева) эмиграции. Здесь крылся прозорливый исторический упрёк, и все умные читатели «Бега» это поняли, начиная со Сталина, Горького и Станиславского.

Борьба вокруг «Бега» снова велась на уровне Политбюро, где Сталин вычеркнул из подготовленного Ворошиловым проекта решения слово «политически» («политически нецелесообразным») и тем самым отменил неизбежные репрессии. Вмешательство великого пролетарского писателя также ничего не дало, о чём сказано в очередной агентурно-осведомительной сводке ОГПУ: «Горький поддерживал пьесу в «сферах», кто-то (Сталин, Орджоникидзе) сказал Ворошилову: «Поговори, чтобы не запрещали, раз Горький хвалит, пьеса хороша», но эти слова, по мнению Булгакова, не более чем любезность по отношению к Горькому».

Л.E. Белозёрская так охарактеризует потрясение Михаила Булгакова в связи с гибелью пьесы «Бег»:

«Ужасен был удар, когда её запретили. Как будто в доме появился покойник…»

Не пройдёт и десятилетия, как состояние здоровья великого писателя станет резко ухудшаться. Врачи диагностируют у него гипертонический нефросклероз. Но Михаил Афанасьевич продолжал употреблять морфий, прописанный ему ещё в 1924 году, с целью снятия болевых симптомов. А 10 марта 1940 года наступит смерть, так и не давшая Булгакову дожить до своего 50-летнего юбилея.

— Надо считать под манёвром и манёвр людской, и манёвр огневой, — обращаясь к слушателям, говорил Яков Александрович. — Я особенно подчёркивал принцип частной победы потому, что у каждого командира на войне является соблазн и стремление всюду заслонить себя «забором».

Посмотрим просто — охранение — надо охраняться, никто против этого не спорит, но… как его выставить, когда в жизни (постоянно) фронт не будет соответствовать уставным формам. Что же делать?

У слабовольного лица явится естественный ответ — загородиться всюду и этим вызвать сверхмерный наряд — ведь если прорвёт противник, отдадут под суд, а за то, что разложил свою часть чрезмерными нарядами, поди-ка доказывай. Такой начальник был всюду силён и потому окажется слабым.