Полный курс русской истории: в одной книге - Сергей Соловьев

Известно, что должность главы рода, то есть вождя, не была наследной, то есть совсем не обязательно, что она переходила от отца-вождя к старшему из сыновей. Многое зависело и от личных качеств, и от выбора всех мужчин или старейшин рода. Из этого древнего обычая Соловьев выводил и более поздний – «посадить князя», то есть ввести князя через установленные нормы во власть. Не «посаженный» князь такой власти иметь не мог. Его должны были признать, принять. Вождь отвечал за всю жизнь рода, за его существование: он распоряжался всеми работами, хранил казну, вносил подати, выдавал одежду и еду, наказывал за проступки по справедливости, а также – как считал историк – был еще и жрецом. То есть в нем соединялась вся земная и небесная власть (хотя и не христианская). В более позднем обществе, которое ученый отождествлял с родовым (хотя таковым оно уже не являлось), при Рюриковичах, власть над родом стала наследной, ее принимал старший в роду. Эта особая черта передачи власти у Рюриковичей, действительно, существовала, она была причиной постоянных войн и стычек между князьями. Старший в роду Рюриковичей принимал функции отца, для всех младших братьев и родственников он считался «отцом». Скажем, это отношение к князю как к отцу (а также к любому барину как к отцу) было характерно и для крестьянства отнюдь не IX века нашей эры, а XIX. Но в среде знати такое отношение к старшему в роду благополучно исчезло вместе с родом царствующих Рюриковичей. Но в днепровской Руси родовое старшинство обязывало младших покоряться воле старших, так что не удивительно, что младшие мечтали достичь положения старшего в роду и получить право распоряжаться жизнями и имуществом других по собственному усмотрению. Русский порядок наследования в те времена, пожалуй, наиболее сложный и запутанный. Если при первых киевских князьях из варягов он был еще понятным и оправданным, то впоследствии при росте числа наследников разобраться в нем стало очень сложно. Но в начале истории днепровских славян все было предельно просто. Наследование власти было примитивным. Здесь нужно говорить о выделении из общего рода его частей, которые уходили, осваивали новые земли, расширялись, затем практически порывали со своим прежним родом (может, только помнили о своем происхождении) и становились новым племенем, часто враждебным к тому, из которого произошли. Аналогичным образом, говорит Соловьев, происходило и в разветвленном уже роду Рюриковичей, когда образовывались происходящие от одного корня, но враждебные княжеские кланы. В начальные века каждый род возводил свой город. Городом, конечно, в нашем понимании эти поселения назвать трудно. По виду это была довольно крупная деревня, но обнесенная частоколом, то есть изгородью, огороженное место – отсюда и пошло слово город. Первоначально городов было немного, на всем пространстве между Новгородом и Киевом летописный князь Олег упомянул всего два – Любеч и Смоленск. Скорее всего, их было больше, в каждом племени (кроме вятичей, радимичей и дреговичей), но Олегу они по сравнению с Новгородом и Киевом показались ничтожными. Такие «города» не спасли бы от полноценного врага вроде римлян или византийцев, но от соседних племен, стоявших на том же уровне развития, – спасали. Какая-никакая, но это была защита. Стычки были постоянными, а в силу схожести вооружения – безнадежные. Род вставал на род, кто-то побеждал, кто-то проигрывал, затем все повторялось, но победитель был другой, и так до бесконечности. Ничего, кроме разрушения и смертей, такие стычки не приносили. Конечно, существовали межплеменные и внутриплеменные собрания старейшин, которые должны были предотвратить войны и разрешить недоразумения мирным путем. Однако со временем все эти собрания или веча никакого эффекта не достигали. Вражда поднялась на тот уровень, когда потребовался третейский судья. Таким судьей и стали пришлые варяжские князья.

Но прежде чем заняться легендой о призвании варягов, стоит сказать несколько слов о быте славян. Соловьев считал славян, даже живших в те далекие времена, добрым, искренним и нравственным народом:

«Сличив известия современников-чужеземцев, мы находим, что вообще славяне своею нравственностию производили на них выгодное впечатление: простота нравов славянских находилась в противоположности с испорченными нравами тогдашних образованных или полуобразованных народов».

Упомянув вскользь, что некоторые современники писали о крайней жестокости славян с пленными и особенно с христианскими миссионерами, он все же склонялся к тому, что это преувеличение, и объяснял расхождение в оценке славян между иностранцами того времени тем, что между славянами попросту не было согласия, потому одним они казались верхом добродетели, а другим – верхом вероломства. Объяснение, конечно, чудесное. Славяне были не лучше и не хуже других первобытных народов, но не стоит верить Соловьеву, что рабство у славян было чем-то лучше рабства в других рабовладельческих странах, хотя бы в той же Византии. Как заслугу славян историк приводит факт, что славяне обращали пленных в рабство не навсегда, а только на время. Он объяснял этот казус тем, что в славянском обществе с крайне простым бытом раб был вещью довольно бесполезной, так что его стремились побыстрее освободить, чтобы он приносил хоть какую-то пользу. На самом деле славяне просто продавали своих рабов, этому они научились быстро, рынки были бескрайними, рабов очень охотно покупали и в юго-восточной Европе, и в юго-западной Азии. Торговля живым товаром была очень хорошей доходной статьей на протяжении нескольких веков. И это открытие сделали вовсе не варяжские князья, а те самые славяне, которые их пригласили на княжение. Правда, при князьях торговля рабами стала источником богатства города Киева. Это была такая прекрасная торговля, что в договорах с Константинополем пришлось специально оговаривать, кого можно продавать, а кого не стоит. Если учесть, что Византия была покупателем, факт заслуживает внимания.

Еще одна интересная деталь славянского быта – языческие черты, которые держались даже после принятия христианства. Одна такая черта – особенности погребального обряда. Другая – особенности брачных союзов. На самом деле обе они взаимосвязаны. Время днепровской Руси – это уже время уверенного патриархата. Славянское общество не знало моногамной семьи, все отцы-основатели славянского общества были многоженцами. Даже те самые поляне, о которых летописец высказывается наиболее лицеприятно. Если учесть, что многоженцем был крестивший Русь Владимир Святой, то вполне понятно, что все предыдущие князья просто обязаны были иметь по несколько жен. Таковое положение дел могло смутить христианского миссионера, но славян вовсе не смущало. Жены в раннем славянском обществе были вынуждены разделять и судьбу своих мужей. Соловьев пишет о необычайной женской верности как об особой славянской добродетельной черте. Но эта особая женская верность проистекала из языческих обычаев. По этой вере женщина должна была разделить судьбу своего умершего мужа. О том, как это происходило, лучше Соловьева сказал арабский автор раннего Средневековья Ибн Фадлан, описывая погребальный обряд одного знатного руса:

«Они положили его в могилу и накрыли ее крышкой, в продолжение десяти дней, пока не кончили кроения и шитья одежды его. Это делается так: бедному человеку делают у них небольшое судно, кладут его туда и сжигают его; у богатого же они собирают его имущество и разделяют его на три части: треть дают семье, на треть кроят ему одежду, и за треть покупают горячий напиток, который они пьют в тот день, когда девушка его убивает себя и сжигается вместе со своим хозяином. Они же преданы вину, пьют его днем и ночью, так что иногда умирает один из них с кружкой в руке. Когда же умирает у них глава, то семья его говорит девушкам и мальчикам: „Кто из вас умрет с ним?“ и кто-нибудь из них говорит: „я!“ Когда он так сказал, то это уже обязательно для него, ему никак не позволительно обратиться вспять, и если б он даже желал, это не допускается; большею частью делают это девушки.