Кроме пейзажа - Вадим Ярмолинец

– Все хотят кушать, – вздохнул Шурик.

– Ну конечно! Во всем виноват желудок. Я бы даже назвал аморальность симптомом язвы. И лечил бы ее у гастроэнтеролога.

– Слушай, кому может помешать хорошая клизма? – очень резонно заметил мой собеседник.

В Одессе Шурик до выхода на пенсию был следователем райотдела милиции. Он приехал в Нью-Йорк в начале 90-х, когда все то, что осталось от СССР, погрузилось во мрак, нищету и голод, которым, казалось, не будет конца. Он получал копеечную пенсию, его дочь Лариса работала, не получая зарплаты вообще. Как это произошло тогда со многими, они вспомнили забытых еврейских родственников, или просто сочинили их, уехав в США по липовому вызову. Я знал старых иммигрантов, приехавших в Америку в 70-х, которые относились к этой постсоветской иммиграции с презрением. Сами они уехали от советской власти, а эти уехали после советской власти, при которой у них была вполне сносная жизнь. По иронии судьбы послевоенная иммиграция, сплошь состоявшая из Ди-Пи, иммиграцию 70-х окрестила «колбасной». Это звучало очень уничижительно, но согласимся – у нас на родине производство колбасы было прямо связано с политическим курсом ее производителей. И кто станет спорить с тем, что у многих людей, доживших до последних дней советской власти, были более скромные аппетиты, чем у тех уехавших, которым она не давала реализовать свои таланты в сфере бизнеса или в области культуры? Остававшиеся мирились с властью, как мирятся с плохой погодой, стараясь не замечать ее и занимаясь своими делами. Так жил и Шурик – рядовой мент, так жила его дочь Лариса, работавшая секретаршей на канатном, кажется, заводе. И так бы они и жили дальше, если бы только в один прекрасный день не обнаружили, что жить им не на что, а в окружающей среде стали доминировать типы, которых Шурик совсем еще недавно ловил и отправлял за решетку. И они не были бы одесситами, если бы не нашли спасительную еврейскую бабку или троюродную тетку.

Они поселились в нашей желтого кирпича шестиэтажке, что на углу 13-го Брайтона. Двери наших квартир выходили на одну площадку. Шурик завел знакомство со слов: «Ну так шо вы тут вообще делаете в свободное время? В шахматы, чи шо?»

Он облюбовал скамейку в нашем сквере, скоро оказавшись в центре компании собиравшихся там пенсионеров, и тут же начал разбирать их дрязги, как и полагается работнику райотдела милиции в послании. Его дочь Лариса стала работать в редакции «Репортера» наборщицей. Это придало нашим отношениям некоторый оттенок семейственности. Но лишь оттенок. Вся ее душевная энергия направлялась по телефонным проводам в Южную Каролину, где нес военную службу ее сын Коля. Год назад я отвез их всех на вербовочный пункт на Флэтбуш-Авеню, где бледная Лариса подписала документ о том, что не возражает, чтобы ее сын служил в корпусе морской пехоты. До 21-летнего возраста для подписания контракта нужно согласие родителей. Мы с Шуриком одобряли выбор Коли, мальчика спортивного и активного, который заявил после окончания 12 класса, что в колледж не пойдет, а на улице того и гляди попадет в беду. Со стороны это выглядело как проявление высокой сознательности. Мне этот подросток признался: вербовщик заверил его, что через три месяца он будет иметь собственную машину. Это резко поднимало ставки Коли среди его товарищей и особенно подружек. По окончании учебки он действительно приехал домой на черном спортивном «додже». Военным кредит предоставляли безоговорочно. Трехмесячный бут-кемп пошел парню на пользу. Он сбросил вес и вместе с тем окреп. Держался он очень уверенно и явно был доволен своим выбором. Вид внука наполнял Шурика гордостью, Лариса тоже, казалось, успокоилась. Я предполагаю, что внутренне и она была рада такому развитию событий, поскольку на учебу сына в хорошем колледже денег у нее не было, а улица со всеми ее соблазнами представляла реальную угрозу.

От Шурика я знал, что Колин отец умер, когда ему было года три. Он был старше Ларисы лет на двадцать, что поначалу обещало семейную стабильность. Но у него диагностировали рак желудка, диагностировали с большим опозданием, а борьба за продление жизни в условиях полного отсутствия лекарств оказалась невозможной. «Сгорел за два месяца», – сказал Шурик. После чего он, как говорится, заменил Коле отца. Жили они вместе. И в Одессе, и здесь, в Нью-Йорке.

Лариса была приветливой и симпатичной женщиной. Невысокая и худощавая – в отца, сероглазая, с россыпью веснушек на лице, с короткой стрижкой светло-каштановых волос и всегда на каблуках, она обращала на себя внимание, но, как я понял, второй брак в ее планы не входил. У нее был сын, был отец, был дом, и у нее явно нигде не подзуживало, если вы понимаете, о чем я говорю. Мне было немногим больше сорока, и я был холост, она была лет на пять моложе. Но ни разу за несколько лет нашего знакомства она не проявила интереса к сближению. И это при том, что свою работу она получила благодаря мне и чуть ли не на следующий день после приезда в Америку! Ждал ли я от нее благодарности? Нет! Но я, как говорится, был открыт для предложений. Она была, знаете, из таких людей, которые настолько погружены в заботы о близких, что окружающие в ее поле зрения просто не попадают. А если и попадают, то у нее нет никакого стимула, чтобы навести резкость и разглядеть в оказавшемся рядом человеке какие-то ему одному присущие черты. Но, послушайте, если она так устроена и это никому не мешает, включая меня – потенциального жениха, то о чем переживать?

Но я отвлекся. А история, о которой я хочу рассказать, началась одним погожим сентябрьским утром, когда по причине, я думаю, чисто возрастного характера я проснулся в половине седьмого утра и осознал, что спать больше не буду. Поднявшись, я почистил зубы, выпил стакан клюквенного сока, надел спортивный костюм, кроссовки и выбежал на бордвок. Дотрусив по деревянному настилу до Вест 12-й улицы, я подошел к колонке напиться и, наклонившись к ней, увидел кошелек. Он лежал в луже – очень худой и насквозь промокший. Я не отрывал взгляда от него все время, пока пил, думая, что именно здесь, под настилом, два года назад изнасиловали иммигрантку из Киева. Самому младшему из четверых насильников было 13 лет. Глядя на кошелек, я первым делом решил, что, может быть, ночью здесь еще кто-то попался в руки молодежи из видневшихся над забором Аквариума многоэтажек. Многоквартирный комплекс для городской черни носил аристократическое название «Мальборо». Я спустился по лесенке на песок и заглянул под настил. Пострадавших или следов борьбы не наблюдалось. Там и сям валялись мятые банки из под пива, которые днем подберет нищий, чтобы нажить пятерку на порцию крэка. Я вернулся к колонке, у которой теперь стояла бегунья с моей находкой в руках. Встретившись со мной взглядом, она испуганно спросила: «Это ваш?» – и протянула кошелек мне. Не дожидаясь ответа, она побежала дальше в сторону Си-Гейта.

Открыв кошлек, я обнаружил в нем несколько квитанций и в отделении для документов грин-карту на имя Ирины Кудрявцевой – черноволосого очкарика с синими губами. Я потрусил домой, держа находку в руке, в надежде, что ее кто-то заметит. Но в такую рань замечать ее было некому.

Это, значит, было в среду. Обычно среда у нас сумасшедший день – номер отправляется в типографию, и всегда находится тысяча недоделанных мелочей, но тем не менее я выкроил несколько минут, чтобы найти в телефонном справочнике двух Кудрявцевых. В одном месте со мной говорили на плохом английском с польским акцентом. Сперва очень обрадовались, услышав про гринкарту, потом потребовали по буквам произнести фамилию владелицы и, наконец, сказали с тяжелым вздохом, что такая у них не живет. По второму номеру включился автоответчик и мутный голос попросил оставить запись. Я оставил. В редакции я успел воткнуть в номер крохотное объявление о найденном документе в раздел «Разное». Да, забыл сказать: квитанции и кошелек я положил сохнуть на подоконник, а гринкарту бросил в ящик стола. Потом подумал и переложил ее к себе в бумажник. С учетом того, что большинство офисов в нашем городе убирают мексиканские нелегалы, испытывать их честность с помощью такой наживки не стоило. Не думаю, что наши уборщики лазили по столам, но, взяв добровольное шефство над таким важным документом, как гринкарта, я должен был проявлять максимальную бдительность.