Крестник Арамиса - Поль Махалин

В самом деле, хотя события произошли около тридцати пяти лет назад, воспоминания о преступлениях, процессе и казни де Бренвилье еще и сейчас не сходили с уст как в провинции, так и в Париже, как во Франции, так и за ее пределами.

Зловещее дело об отравлениях повергло в ужас всю Европу, Во Франции все говорили только о таинственных смертях и страшном веществе, которое парижане, со свойственной им манерой относиться ко всему легкомысленно, окрестили наследственным порошком.

Вспоминали, что для расследования преступлений, в коих оказались замешаны известные лица, учредили тайный трибунал наподобие трибуналов Мадрида и Венеции.

Вспоминали, что Людовик XIV, не колеблясь, установил чрезвычайный суд и поручил лейтенанту полиции Николя де ла Рейни возглавить новую судебную палату, названную Горячей комнатой, так как осужденных сжигали на костре.

Вспоминали, наконец, что приговор этой палаты от 16 июля 1676 года был объявлен госпоже Марии-Мадлен де Дрё д’Обрей, супруге маркиза де Бренвилье, «надлежащим образом уличенной в злонамеренном — с целью отомстить и присвоить собственность — отравлении: ее отца, господина де Дрё д’Обрей, бывшего судьи Шатле; ее братьев, господ д’Обрей, одного — гражданского королевского наместника и другого — парламентского советника; кроме того, в посягательстве на жизнь м-ль д’Обрей, ее сестры; на основании этих фактов виновная приговаривается к принесению повинной перед главным входом в городскую церковь, куда она будет приведена босой, с веревкой на шее, с горящим факелом весом в два ливра в руках, а затем препровождена на Гревскую площадь и там обезглавлена; тело надлежит сжечь и пепел развеять по ветру; предварительно применить пытки, обычные и чрезвычайные и т. д.».

Приговор был, в общем, одобрен.

Процесс взбудоражил всю Францию. Париж повалил на Гревскую площадь. Никто не забыл шевалье де Сент-Круа, любовника и сообщника де Бренвилье, которому только смерть, ниспосланная Богом, помешала последовать за любовницей на эшафот: шевалье лишился жизни в своей лаборатории на площади Мобер из-за ядовитых испарений тех веществ, которые готовил.

Кроме д’Арраха, знавшего, как вести себя в этом случае, и францисканца, привыкшего к властному спокойствию, остальные слушатели, хотя и были сметены, не скрывали жадного интереса, рассматривая молодую женщину, носившую имя двух знаменитых преступников.

Гордая женщина сурово посмотрела на них.

— О, черт возьми! — насмешливо сказала она. — Вы испуганы!.. Какая дерзость!.. Осмелиться сознаться, что ты — плод двух извергов! Так кровожадная толпа называет двух мнимых преступников…

Добряк Оверкерке счел своим долгом возразить:

— Мнимых!.. Мнимых!.. Позвольте, моя дорогая, насколько я знаю, маркиза полностью призналась…

— В самом деле, — подхватил Черчилль, — и ее исповедь…

Женщина резко оборвала их:

— Исповедь… Признания… Неужели все это мешает ей быть моей матерью?! Это распутство, я его не знаю; эти пороки, я их не знаю; эти преступления, я их не знаю… Я знаю только то, что ее убили мечом закона!.. Знаю только веревку на шее, горящий факел, отвратительную телегу, позорные подмостки, Гревскую площадь, кишащую народом и завывающую!.. Это молния стали, гаснущая в потоке крови!.. Это голова, упавшая на эшафот, багровый от крови!.. Это пламя костра, завершившее дело палача и поглотившее до последней частицы тело той, которая даровала мне жизнь!

Она замолчала, задыхаясь и закрыв лицо руками, словно пыталась избавиться от ужасных видений, воскресших в памяти.

Посланец Соединенных провинций был человеком правдивым и честным.

— Клянусь святой Гудулой, — воскликнул он, — король Франции не виноват в этой позорной смерти. Решение вынесло правосудие. Можно ли было препятствовать ему?

Дочь маркизы де Бренвилье подняла брови.

— Ошибаетесь, — сказала она резко. — Он — причина всего, что случилось. Разве не его подпись стояла под королевским указом, отправившим в Бастилию Сент-Круа, единственной виной которого было желание заставить мою мать полюбить себя?.. И уже в Бастилии Сент-Круа встретил Экзили, соперника де ла Трофаны и Рене-флорентийца.

— Ах да, — вспомнил Черчилль, — итальянец, изгнанный из Рима за свою тайную практику, который скрывался в Париже и за те же махинации угодил в тюрьму…

— Шевалье и итальянец занимали одну камеру. Шевалье проклинал людей, вырвавших его из мира любви и развлечений. Он проклинал и Небо, которое не восстало против несправедливости оговора, и призывал на помощь все свои силы, чтобы отомстить и снова обрести свободу. Убежденный этими проклятиями и дикими приступами гнева, Экзили воспользовался случаем, чтобы сделать его своим преданным учеником.

Что же вам еще сказать?

Когда Сент-Круа вышел из Бастилии, он втянул свою любовницу в ужасную игру, в которой жизнь всех заключалась в руках одного. Маркизу охватила страсть к гибельной науке. Вскоре ученица сравнялась с учителем.

— Да, — пробормотал францисканец, — то была достойная ученица. Великая актриса, актриса таланта Медичи и Борджа, для которой убийство стало искусством, подчиненным незыблемым законам. О бледные и зловещие алхимики небытия, которые, оставляя другим искать секреты жизни, раскрывают секреты смерти!

— Эти секреты известны и мне, — воскликнула молодая женщина со все возрастающим возбуждением, — я знаю состав этих порошков и жидкостей, одни делают свое дело незаметно и медленно, другие действуют так стремительно, что жертва не успевает даже издать крика, простонать или сделать вдох!

Минхер Оверкерке возмутился:

— И этими дьявольскими снадобьями, этими гнусными мазями вы собираетесь служить Большому альянсу!

— Разве не общая ненависть вас собрала здесь?

— Да, конечно, но не такими способами мы собираемся бороться.

Голландец преисполнился благородного негодования. Его мясистое лицо налилось кровью.

— О небо! — вскричал он. — Пока граждане наших провинций будут в силах заряжать мушкеты или носить пики, пока у них есть хоть один флорин в кармане, хоть одна лодка в море, один мускул под кожей, одна мысль в голове, они будут бороться за неприкосновенность своих территорий, за независимость и свободу… Да, мы будем бороться, и пусть, прорвав наши плотины, мы затопим всю страну, но морские волны поглотят и захватчика! Нам не требуются яды, чары, колдовство! На это не рассчитывайте! Vade retro![8] Граждане Фландрии уповают на Господа, им противна помощь дьявола.

— Значит, вы отвергаете меня? — спросила молодая женщина, стиснув зубы.

— Да, решительно отвергаю во имя отважного маленького рода, который в состоянии был своими силами изгнать французов Робера д’Артуа и испанцев герцога Альбы.

— Вы не правы: я одна стою армии.