Лазоревый грех - Лорел Гамильтон

Он зашагал к моему джипу. Обычно он почти плыл над землей,будто не идет по гравию, а скользит над ним. Сейчас он ступал почти так жетяжело, как человек.

Мы оба молчали, пока не сели в машину. Здесь, в темномсалоне, нас никто не услышит.

Я спросила, пристегиваясь:

— Что случилось?

— Час назад приехала Мюзетт.

Я включила передачу и начала аккуратно выруливать в объездполицейских машин. Проезжая, я махнула рукой Николсу, и он помахал в ответ,переложив сигарету в другую руку.

— Мне казалось, мы не завершили переговоры насчет того,сколько людей она может привезти с собой.

— Не завершили.

В его голосе скорбь ощущалась так густо, что хоть выжимай слезыв чашку. Голос Жан-Клода лучше умел делиться радостью, но Ашер был мастерподелиться эмоциями более отрицательными.

Я глянула на него. Он сидел очень прямо, с совершеннонеподвижным лицом, скрывающим любые чувства.

— Тогда не нарушила ли она какой-нибудь трактат, илизакон, или что-нибудь подобное, вторгшись на нашу территорию?

Он кивнул, сбрасывая волосы на лицо, скрываясь от меня.Терпеть не могу, когда он эти шрамы от меня прячет. Я считаю его красивым совсеми шрамами, но он мне так до конца и не верит. Он, очевидно, думает, что этовлечение — отчасти влияние воспоминаний Жан-Клода у меня в голове, а отчастижалость. Жалости здесь нет, а насчет воспоминаний Жан-Клода — не спорю. Я — егослуга-человек, и это дает мне множество интересных побочных эффектов. Вчастности, позволяет видеть воспоминания Жан-Клода.

Я помню прохладный шелк кожи Ашера под пальцами, каждыйбезупречный дюйм. Но касались его пальцы Жан-Клода, а не мои. И потому, что ятак четко помню эти прикосновения даже теперь, меня тянет потрогать его руку,проверить, настоящий ли он. Такова одна из странностей моей жизни, с которойприходится мириться. Будь даже Жан-Клод сейчас в машине, он бы тоже непритронулся к Ашеру. Столетия прошли с тех пор, как у них был menage a trois сДжулианной, слугой Ашера. Ее сожгли как ведьму те же люди, что хотели святойводой очистить Ашера от зла. Жан-Клод смог спасти Ашера, но к Джулианнеопоздал. И ни Ашер, ни он сам ему этого не простили.

— Если Мюзетт нарушила закон, можем ли мы наказать ееили просто вышвырнуть с нашей территории?

Я уже выезжала с кладбища, оглядывая пустую в этот часдорогу.

— Поступи так рядовой мастер вампиров, мы имели быправо убить его, но это — Мюзетт. Вот как ты Больверк у вервольфов, так и Мюзетт... —Кажется, он подыскивал слово. — Не знаю, как это по-английски, апо-французски она bourreau у Белль Морт. Она для нас пугало, Анита, и так ужешестьсот с лишним лет.

— Хорошо, — сказала я. — Она страшна, и я этопризнаю, но факт остается фактом: она вторглась в наши владения. Если мы ей этоспустим, она попробует еще что-нибудь.

— Анита, это еще не все. Она... — Он снова сталискать слово. То, что он забывал английский, показывало, насколько онперепуган. — Vaisseau — почему я не помню английского слова?

— Потому что ты расстроен.

— Я напуган, — возразил он. — Да, Белль Мортсделала Мюзетт своим сосудом. Тронуть Мюзетт — значит тронуть Белль.

— В буквальном смысле? — спросила я, сворачивая наМаккензи.

— Non, это скорее этикет, чем магия. Она дала Мюзеттсвою печать, — кольцо, являющееся ее регалией, — а это значит, чтоМюзетт говорит от имени Белль. Мы вынуждены обращаться с ней как с самой БелльМорт. И вот это оказалось совершенно неожиданно.

— А какая разница, что она это... vaisseau? —спросила я. Мы встали у светофора на Ватсон-стрит, разглядывая «Макдональдс» ибанк «Юнион Плантерз».

— Не будь Мюзетт сосудом Белль, мы бы могли наказать ееза преждевременное прибытие и срыв переговоров. Но наказать ее сейчас — то жесамое, что наказать Белль Морт, если бы она приехала.

— И что? Почему бы нам и не наказать Белль, если онатак бесцеремонно к нам заявится?

Ашер повернулся ко мне, но я не могла посмотреть ему вглаза, потому что наконец-то загорелся зеленый.

— Анита, ты не понимаешь, что говоришь.

— Так объясни мне.

— Белль — наш Sardre de Sang, наш источник. Она — нашакровь. Мы не можем поднять на нее руку.

— Почему?

Он повернулся ко мне полностью, даже отпустив волосы назад.Наверное, он был так потрясен моим вопросом, что забыл закрыть шрамы.

— Так не делают — вот и все.

— Что не делают? Не защищают свою территорию отчужаков?

— Не нападают на свою родоначальницу, на своего Sardrede Sang, на главу своего рода. Просто не делают.

— И снова спрошу: почему? Белль нас оскорбила. А не мыее. Жан-Клод вел переговоры с доброй волей и доверием. Тут если кто плохой, такМюзетт. А если она прибыла с благословения Белль, то Белль злоупотребляет своимположением. Считает, будто мы съедим все, что она состряпает.

— Состряпает?

— Все, что она с нами сделает. Она считает, что мы этопроглотим и слова поперек не скажем.

— Она права, — ответил Ашер.

Я сдвинула брови, глянула на Ашера, но тут же стала вновьследить за дорогой.

— Но почему? Почему мы не можем любые угрозы илиоскорбления воспринимать одинаково?

Он запустил руки в густые волосы, отбросил их с лица.Уличные фонари перекрестили его светом и тенью. Мы снова встали у светофорарядом с другой машиной. Там за рулем сидела женщина, она глянула на нас, потомпосмотрела внимательней. Глаза у нее стали круглыми. Ашер не заметил. Япосмотрела на женщину, и она отвернулась, явно смущенная тем, что ее застали затаким неблаговидным занятием — глазеть. Американцев учат не смотреть пристальнони на кого, у кого есть недостатки. Отвернись — и его не будет.

Светофор переключился, и мы поехали. Ашер не заметил. Онпоказывал свое лицо незнакомцам и не замечал производимого эффекта. Как бы онни был зол, как бы ни был печален, как бы что бы то ни было, о шрамах он незабывал никогда. Они владели его мыслями, действиями, жизнью. Раз он забыл,значит, ситуация серьезна донельзя, а я пока еще не понимала почему.

— Ашер, не понимаю. Мы защищались, когда сюда явилисьчлены Совета. Мы подняли на них руку, очень старались убить. В чем разница?

Он отпустил волосы, и они легли золотым занавесом. Но непотому, что он был уже не так расстроен, — просто по привычке.

— В тот раз это не была Белль Морт.

— Так какая разница?

— Mon Dieu, ты не понимаешь, что для нас значит, чтоБелль — наша родоначальница?