Безмолвный крик - Энн Перри

И все же он продолжал совершать ту же самую ошибку! Великолепным примером стал его недавний визит в одно из крошечных княжеств Германии. Монк подпал под чары совершенно пустоголовой и в высшей степени эгоистичной графини Эвелины фон Зейдлиц. Со своими огромными карими глазами и ямочками на щеках, она была восхитительно красива и умела смеяться грудным смехом; обладала ужасным чувством юмора, но точно знала, как околдовывать, обольщать и развлекать мужчин. На нее было приятно смотреть, она знала, как весело провести время, и при этом обладала холодным умом, расчетливостью и безграничной жадностью.

Кэб, в котором сидела Эстер, со всех сторон теснили экипажи, подводы, коляски. Кричали кучера. Заржала чья-то лошадь.

Конечно, Монк в конце концов разобрался в графине, но чтобы убедить его, понадобились неоспоримые доказательства. И в довершение ко всему он, похоже, разозлился на Эстер! Она не могла понять почему. С внезапной болью в душе ей вспомнилась их последняя встреча – и разговор, получившийся крайне желчным, что случалось между ними нередко. Обычно Эстер оставалась недовольна собой из-за того, что не могла достойно возразить в нужный момент, и даже победа в споре не приносила ей удовлетворения. Они не раз доводили друг друга до белого каления. Не то чтобы это вызывало неприятные чувства – нет, порой действовало даже возбуждающе. В таких отношениях присутствовала некая искренность, и они не вредили по-настоящему. Она никогда не нанесла бы Монку удар, который мог жестоко уязвить его.

Тогда почему их последнее свидание оставило эту ноющую боль, это ощущение внутренней раны? Она попыталась в точности припомнить, что именно говорила тогда.

Сейчас Эстер даже сказать не могла, с чего началась ссора; речь зашла о ее своеволии, любимом предмете Монка. Он обвинял ее в авторитарности, говорил, что она судит людей слишком жестко и только по собственным стандартам, исключающим радость и человечность…

Кэб снова тронулся.

Монк говорил, что она знает, как ухаживать за больными и перевоспитывать нерасторопных, неумелых или безответственных, но понятия не имеет, как до́лжно жить обыкновенной женщине, как смеяться или плакать и чувствовать себя не только больничной медсестрой, разбирающейся в превратностях жизни других людей, не имея собственных. Ее вечное копание в чужих проблемах и уверенность в том, что ей лучше знать, сделали из нее зануду.

Монк заключил тем, что очень хорошо сумеет обойтись без нее потому, что если ее личностные качества восхитительны и в социальном плане просто необходимы, то в личном непривлекательны.

Вот что причинило боль. Критика была справедливой и ожидаемой, и она, конечно, могла сказать ему в ответ не меньше – и качественно, и количественно, – чем выслушала. Но совсем другое дело – неприязнь, отторжение.

И это было нечестно. Впервые Эстер не сказала ничего в свое оправдание. Она осталась в Лондоне ухаживать за молодым человеком, полностью разбитым параличом. Потом посвятила себя попыткам уберечь Оливера Рэтбоуна от него самого. Взявшись за скандальный случай с клеветой, адвокат основательно подпортил себе карьеру. Фактически дело стоило ему репутации в определенных кругах. Если б незадолго до этих событий он не удостоился рыцарского звания, то мог бы вообще остаться без репутации! Рэтбоун пролил свет на слишком неприглядные стороны жизни коронованных особ, чтобы снова добиться благоволения. Его больше не считали «здравомыслящим», как на протяжении всей предыдущей жизни. Теперь он неожиданно стал «сомнительным».

Эстер поймала себя на том, что улыбается при мысли о Рэтбоуне. Их последнюю беседу никак нельзя было назвать желчной. Отношения между ними не являлись поверхностным знакомством, скорее они представляли собой профессиональное содружество. Он удивил ее, пригласив на обед, а затем в театр. Эстер приняла приглашение – и получила столько удовольствия, что сейчас даже слегка задрожала от счастья.

Поначалу эта внезапная перемена в их отношениях вызвала чувство неловкости. О чем с ним говорить? Впервые Эстер задумалась над темой, к которой они проявили бы общий интерес. Прошли годы с тех пор, как она обедала с мужчиной по поводу, не связанному с профессиональной деятельностью.

Но Эстер не приняла во внимание, насколько умудрен жизнью ее новый знакомый. В деле с клеветой она увидела его только со слабой стороны. За обедом и в театре он вел себя совершенно иначе. Тут он командовал. Как всегда, Рэтбоун был одет безукоризненно, но с той легкой небрежностью, которая подчеркивала, что ему больше не нужно производить впечатление – положение уже обеспечено. В разговоре он легко касался любых тем – искусства, политики, путешествий, слегка философствовал и высказался по поводу банального скандала. Он заставил ее смеяться. Сейчас Эстер вспоминала, как он сидел, откинувшись в кресле, и смотрел прямо на нее. Глаза у него были необычные, они казались очень темными на худом узком лице, обрамленном русыми волосами; нос был длинноват, а рот – капризен. Никогда она не видела его таким расслабленным; обязанности и право словно перестали для него что-то значить – по крайней мере, на какое-то время.

Один-два раза Рэтбоун упомянул своего отца, человека, с которым Эстер несколько раз встречалась и очень полюбила. Он даже рассказал ей несколько историй из своей студенческой жизни и поведал о первых опытах работы, закончившихся полным провалом. Эстер не знала, сочувствовать ему или смеяться, но, взглянув в его глаза, она наконец расхохоталась. Внешне он не выразил неудовольствия.

Они чуть не опоздали в театр и заняли свои места, когда занавес начал подниматься. Давали мелодраму; труппа играла ужасно. Эстер сидела, стараясь убедить себя, что все не так уж плохо и надо смотреть на сцену. Сидевший рядом Рэтбоун непременно заметил бы, если б она начала больше интересоваться публикой в зрительном зале. И Эстер сидела, упорно глядя перед собой и стараясь насладиться представлением. А потом, после одного особенно ужасного пассажа, бросила взгляд на Рэтбоуна и увидела, как он морщится. Через минуту взглянула снова и на этот раз поймала его ответный взгляд – в нем светилась сочувственная улыбка.

Она прыснула, а когда ее спутник достал большой носовой платок и приложил ко рту, Эстер поняла, что он едва сдерживает смех. Потом наклонился к ней и прошептал: «Может, нам уйти до того, как нас попросят не мешать представлению?» Она с радостью согласилась.

Они бродили по обледеневшим улицам, хохоча, разыгрывая в лицах наихудшие диалоги и пародируя сцены. Остановились у жаровни, где уличный торговец продавал жареные каштаны, и Оливер купил два пакета; они пошли дальше и жевали, стараясь не обжечь языки и пальцы.

Это был один из счастливейших вечеров, какие она могла припомнить, и необычайно приятный…

Эстер все еще улыбалась своим воспоминаниям, когда кэб достиг пункта назначения на Эбери-стрит, и она выбралась из него со своим багажом. Заплатив кучеру, подошла к боковой двери и представилась; лакей, взяв чемодан, проводил туда, где ей предстояло дожидаться встречи с хозяйкой.

Об обстоятельствах, в которых пострадал Рис Дафф, она знала немногое – только то, что он получил ранения во время нападения, при котором погиб его отец. Гораздо больше ее заботил характер полученных повреждений и то, какие меры можно принять для оказания помощи. В больнице она виделась с доктором Райли, который постоянно следил за состоянием и лечением Риса Даффа, но пригласил ее доктор Корриден Уэйд, семейный доктор. Он рассказал только, что Дафф-младший страдает от обширных кровоизлияний – как внешних, так и внутренних – и находится в состоянии тяжелейшего шока; со времени происшествия раненый не произнес ни слова. Ей не следует добиваться от него ответов, а лишь угадывать пожелания, исходя из соображений удобства пациента. Ее задача – облегчать боль, насколько это возможно, и менять повязки на незначительных внешних повреждениях. Самыми серьезными ранами будет заниматься сам доктор Уэйд. Она же должна заботиться о чистоте, следить, чтобы было тепло, и готовить еду – такую, чтобы он мог ее есть. Конечно, мягкую и питательную.