Век Екатерины. Заговорщики у трона - Иван Саввич Брыкин

Воевали с турками и при Анне Иоанновне, и даже немало турецких крепостей на Чёрном море захватили, однако тоже удержать не сумели. Нелегкое это дело — с турками воевать: их империя на Азию, Африку и Европу раскинулась. Однако ныне, по нашему разумению, держава Российская не слабее турецкой стала; пора бы нам черноморские земли себе вернуть, а, может быть, и дальше пойти. Византийские владения жестоким деспотическим образом были турками захвачены, но прямая наследница Византии есть Россия — разве не ей должно этими землями владеть?

— Меня убеждать не надо, вот только турки согласятся ли? — спрашиваю.

— Для того чтобы их убедить, надо хорошие доводы иметь, — отвечает Екатерина. — Мы хотим из Кронштадта в Средиземное море корабли направить, но этого мало. Вот если бы единоверные нам народы, которые под варварским игом стонут, против турок выступили, дело бы легче пошло.

— Алехан, тебе туда ехать надо! Кому ещё такое доверить? — Григорий меня по плечу хлопнул. — Осмотришься на месте, поймёшь, что к чему, и нам сюда дашь знать.

— Но ехать тебе, Алексей Григорьевич, следует как частному лицу, с небольшой компанией, — говорит Екатерина. — Кого в спутники себе возьмёшь?

— Ну, ехать, так ехать, — соглашаюсь я. — А с собой возьму брата Фёдора, он что-то в Петербурге затосковал, и Ерофеича.

— Это хорошая компания, но я бы совет дала взять ещё надёжного офицера для одного секретного поручения, — сказала Екатерина. — Надо будет в Черногорию визит нанести: сей народ России привержен, а против турок с давнего времени воюет, и по сию пору ими не покорён. При Петре Великом ездил в Черногорию послом Михайло Милорадович, которого черногорцы с большим восторгом приняли и на нашей стороне против Турции выступили; затем приезжал в Петербург владыка черногорский Даниил, который также свою преданность России изъявил. Мы тоже намерение имели в Черногорию своего посланника отправить, но здесь известие пришло, которое великое изумление в нас вызвало. Представь себе, Алексей Григорьевич, мой покойный супруг в Черногории живым и здоровым объявился!

— Как так? — усмехаюсь я. — Кого же мы в Александро-Невской лавре похоронили?

— Лучше спроси, кто этот самозванец, дерзнувший его имя присвоить? — возразила Екатерина. — Наши послы в Константинополе и Венеции ответ дать не могут, но пишут, что он своими действиями турок тревожит, а это сейчас нам весьма неплохо было бы… Итак, надобно надёжному офицеру в Черногорию съездить — поглядеть, что за человек этот «Пётр Третий», и решить, как с ним быть. Если он в самом деле нам полезен, пусть в Черногории супругом моим называется: надеюсь, из-за дальнего расстояния он права на брачное ложе со мною не предъявит. Как в пословице говорится: «Хоть горшком зовись, только в печку не лезь», — смеётся она.

— Для такого поручения князь Долгорукий сгодится: я его по Преображенскому полку знаю, — говорю. — Он исполнителен и умеет язык за зубами держать.

— Хорошо, Алексей Григорьевич, на том и порешим, — соглашается Екатерина. — Понюхай моего табачку, он у меня в саду выращен, душистый, с розовым маслом и травами, — протягивает она мне табакерку.

— Лучше моего табаку понюхай, — Григорий свою табакерку подсовывает. — У меня крепче.

— Я бы вам своего табачку предложил, да табакерка у меня скромная, берестяная, не в пример вашим, — показал я её.

— Ох, Алексей Григорьевич! — шутливо погрозила мне пальцем Екатерина. — Намёк твой я отлично поняла и прикажу достойную графа Орлова табакерку изготовить…

На этом наш разговор о делах закончился; далее о всяких пустяках болтали.

* * *

Собрался я быстро; Фёдор охотно со мной ехать согласился, князь Долгорукий ответил «слушаюсь», а Ерофеич поворчал немного — куда, мол, тебя несёт, Алексей Григорьевич: в тёплые края после твоей болезни поехать хорошо, но ты не за тем едешь, чтобы здоровье восстановить (я ему всего, понятно, не рассказал, однако он и сам догадался, что не на прогулку собираемся).

— Оставайся, — сказал я ему. — Я тебе не принуждаю.

— Вот ещё! — возмутился он. — Так я тебя одного к басурманам и отпущу! Я перед матушкой твоей покойной, пусть земля ей будет пухом, в ответе. Басурмане, они страсть какие злые, — если с тобою чего сделают, меня твоя матушка с того света проклянёт, и сам я себе не прощу. Хватит языком попусту молоть — давай думать, какие вещи брать будем!

Выехали мы из Петербурга в марте, в городе снег ещё лежал, по Неве льдины плыли, а добрались до Италии, там уже всё цветёт, теплынь, на полях работы идут. Народ итальянский весёлый, чуть не каждый встречный чего-то напевает, парочки посреди дня обнимаются. Я, признаться, расслабился, Ерофеич — и тот оттаял, а Дунайка совсем голову потерял, амуры с итальянками напропалую крутит. Но князь Долгорукий был суров — может, ещё от того, что в войне с Фридрихом ранение в голову получил, вследствие которого в странном поведении порою бывал замечен.

— Ваше сиятельство, господин генерал, — он ко мне так обращался. — Знать бы мне заранее, что мы для таковых занятий едем, рапортом бы отказался. Я служить присягал, а не развлекаться под кипарисами.

— Будет тебе служба, господин майор, — я достал из шкатулки предписание по Черногории, что мне в Петербурге вручили. — Дело наисекретнейшее — читай.

Прочитал он и в лице изменился:

— Помилуйте, Алексей Григорьевич, как мне разобраться: полезен нам сей самозванец или нет? А вдруг он обманщик и глаза мне отведёт?

— Разберёшься, Юрий Владимирович, ты человек бывалый, — утешаю я его, — а чтобы легче тебе было с черногорцами разговаривать, отвези им боевого припасу — пороха и свинца. Я разузнал: черногорцы в этом большую нужду имеют, а тут наш торговый корабль пришёл, а на нём для обороны от пиратов боевой запас имеется. Так что бери людей себе в подмогу — и с Богом!..

Отправив Долгорукого в Черногорию, я со всем тщанием принялся собирать сведения о турках и народах, ими покорённых. Зверства, которые там совершались, трудно описать — я порою не мог поверить тому, что мне рассказывали, но свидетельства очевидцев были неоспоримы. Вопреки заветам своего пророка Магомета, которого турки почитают наравне с Богом, они относились к христианам как к животным, называя их «быдлом» и беспощадно уничтожая за малейшие провинности, а часто просто для устрашения.

Так, войдя в один город, турки умертвили восемь тысяч его православных жителей, а двести самых красивых девушек заставили плясать, изнасиловали, а потом всех убили, свалив трупы гнить под солнечным зноем. В другом городке было заживо сожжено в своих домах более восьмисот христиан, а тем, кто остался в живых, выкололи глаза, отрезали носы и уши. В