Океанский патруль. Том 1. Аскольдовцы - Валентин Пикуль

Вахтанг подал Сергею осколок от авиабомбы с острыми зазубренными краями:

— Ну, а вот это подарок только тебе. Обнаружен хирургами в моем бренном теле. Храни. Помни мою доброту.

Старший лейтенант сел на стул, вытянув больную ногу. Ирина Павловна направилась в столовую, и он совсем по-домашнему крикнул ей вслед:

— Если можно, то — чаю!..

За столом, как-то сразу посерьезнев, Вахтанг сказал:

— Плохая весть, Иринушка.

— Что такое?

— Твой «Меридиан» вмерз в ледяной припай у Хайпудырского берега.

Ирина Павловна вздохнула.

— Кому еще налить чаю?.. Ведь я, Вахтанг, уже знаю об этом.

— Мама, неужели ты отложишь экспедицию до весны?

— Буду искать другое судно.

— Вах! — произнес Вахтанг свое обычное восклицание, которым он привык выражать радость, удивление и негодование. — Я знаю, что найти судно для дальних плаваний сейчас почти невозможно. Все суда, какие только можно использовать, нашли себе в войну применение. Ведь не позволят же тебе отрывать их от работы, которая нужна фронту!

— И это я тоже учитываю.

— Мама, пусть институт сам найдет судно.

— А институт ищет судно через меня. Я уполномочена на это. Притом мне кажется, что начальник экспедиции должен делать все сам, начиная от поисков судна и кончая составлением экспедиционных отчетов… Ну ладно! Хватит об этом.

В глазах Вахтанга блеснул озорной огонек. Он резко выпрямился на стуле — он все делал резко и быстро, словно торопился куда-то, — и серьезно взглянул на женщину черными, немного выпуклыми глазами.

— Вспомни о парусе, — сказал он. — Я недаром пришел к тебе…

— Что ты этим хочешь сказать?

— А вот ты слушай. В последнем походе (это было вчера на рассвете) на мой «охотник» навалились сразу три «юнкерса». Что тут было — не рассказать!.. Короче говоря, один с дымом ушел, наверное, так и не дотянул до аэродрома, а другие наш мотор попортили. Пришлось зайти для ремонта в первую попавшуюся бухту, что мы, конечно, и сделали. И в этой бухте… Ира, налей-ка мне чаю!

— Ну, что в этой бухте?

За дверью раздался настойчивый звонок.

— Отец! — вскрикнул Сережка и, обрадованный, кинулся в прихожую, но вернулся обратно не с отцом, а с молодым широкоскулым парнем, от которого исходил крепкий дух ворвани.

— Ты кто такой? — спросил Вахтанг.

— Я? — И парень ткнул себя в грудь пальцем. — Мордвинов я, меня Яшкой зовут… Я салогрей с «Аскольда»…

— Что-нибудь разве случилось? — насторожилась Ирина.

— Не знаю, — ответил Мордвинов. — Прохор Николаевич меня попросил к вам зайти. Сказать, что он сегодня домой не придет. Просил прислать ему полотенец чистых да шлепанцы.

— Хорошо, — кивнула Ирина. — Передайте ему, что я сама зайду сегодня на траулер и занесу все, что он просит… Вы, может быть, выпьете с улицы горячего чаю?

— Нет, — хмуро ответил Мордвинов. — Я не пью горячего чаю, я пью только холодный.

— Может, тогда возьмете пирожок на дорогу. Пирожки очень хорошие.

— Спасибо, — поблагодарил Мордвинов, — но я не ем хороших пирожков. Я ем только плохие…

— Иди, иди, братец, — сказал Вахтанг. — Не хами здесь!

— Разве же я хамлю? — удивился салогрей и спокойно пошел к выходу…

«Какие странные матросы бывают у моего Прохора», — думала Ирина, провожая Мордвинова до дверей. Она вернулась за стол и обратилась к Вахтангу:

— Ну продолжай. Так что же было в этой бухте?

— В этой бухте, — засмеялся старший лейтенант, — стояла шхуна. Но какая шхуна!.. Обожди, Ирина, не перебивай меня, история еще только начинается. Эта шхуна стояла на отмели, подпертая с бортов валунами. Я так и ахнул, когда увидел ее! По легким обводам, высокой корме и другим приметам, которые невозможно передать, а можно только почувствовать, я сразу понял, что это настоящий «пенитель». Пока матросы чинили мотор, я излазил шхуну вдоль и поперек и пришел к неутешительному выводу, что на свете еще есть много дураков, которые раньше времени забыли о парусе. В довершение всего я покажу вам вот это…

Вахтанг протянул Ирине Павловне бумажный пакетик. Когда она развернула его, на стол упали два кусочка дерева: один — темный, другой — более светлый, и оба имели с одной стороны лоснящуюся поверхность, покрытую смолой.

— Что это? — изумилась Ирина.

— Это я выпилил от борта шхуны образцы обшивки. Специально, чтобы показать тебе. Темный — от подводной части, а светлый — от надводной.

Ирина Павловна смущенно сказала:

— Но я ничего в этом не понимаю. Вот смола… она хорошо сохранилась. Значит, сохранилась и обшивка шхуны. Выходит, так?..

Сережка внимательно рассмотрел кусочки дерева, порезал их столовым ножом и даже понюхал.

— Да это настоящая лиственница, — заявил он. — Прочнее трудно найти что-либо у нас на севере. Ведь лиственницу не любит червь-торедо, и она плохо горит… Вахтанг, ты говоришь, шхуна стоит на отмели, а не на воде? Тогда, значит, лиственница выделила на открытом воздухе скипидар, и от этого шхуне не страшна никакая сырость.

— Вот анализ! Молодец, Сережка! — восхищенно сказал старший лейтенант. — Из твоего сына, Иринушка, хороший моряк выйдет… А сейчас ты, не теряя времени, поезжай в рыболовецкий колхоз «Северная заря», оттуда пробеги верст тридцать на собаках до бухты Чайкиной, где и стоит этот «пенитель». Посмотри: годится судно для экспедиции или нет. Вот, пожалуй, и все. Я, откровенно говоря, только затем и пришел сегодня, чтобы сообщить о шхуне. А сейчас мне, — Вахтанг решительно встал, — пора на катер…

И, направляясь к двери, шутливо продекламировал:

— «Пора, пора! Рога трубят…»

* * *

Ирина Павловна застала своего мужа в каюте: ящики письменного стола были распахнуты настежь — капитан раскладывал на полу какие-то бумаги, стоя на коленях.

— Пришла, — улыбнулся он жене. — Я так и знал, что ты придешь… И я очень рад тебе, дорогая.

Он встал перед ней и отряхнул на коленях брюки.

— Ты устала? — спросил он, беря ее за плечи. — Я знаю, что ты устала… Я тоже устал. Был чертовски трудный рейс. И сегодняшний вечер мы проведем вместе. У меня где-то еще завалялась бутылка рома…

— Скажи, Прохор… Мне кажется, что-то случилось!

— Нет, все остается по-прежнему. Меняется только флаг…

— Я не совсем понимаю тебя. О чем ты говоришь?

— Я всю жизнь проплавал под флагом, в углу которого вышиты золотом две скрещенные селедки. Дураки, конечно, никогда не понимали такой романтики — они видели селедку только на столе, под уксусом и с зеленым луком. Теперь я меняю флаг, мой старый добрый флаг, — на новый, бело-голубой, со звездами… Ты поняла меня теперь?