Бриллиант в мешке - Юлия Винер

Ты это брось, говорю себе. Работаешь и работай, но вижу, что материала недостаточно, распланировать как следует не получается. Решаю позвонить на фабрику, может, уже набралось у них и подвезут, тем более в прошлый раз недодали.

Но колеблюсь, потому что придется говорить с дочкой, она у них там вроде секретарши, на телефоны отвечает, я же ее туда и пристроил.

С сыном у меня отношения ничего, нормальные, а с дочкой не очень. Уж какие там у нее ко мне претензии, это ее дело, но факт, что относится не так, как следует. Еще пока маленькая была, помалкивала, а теперь прямо говорит: ты плохой отец.

Вот терпеть этого не могу, когда не принимают во внимание мою болезнь. Какой ни есть, говорю ей на это, а скажи спасибо, что есть, могло бы и никакого не быть. Это еще как, говорит. А так, что, если б я тебя не сделал, и не было бы у тебя никакого отца, и тебя самой бы не было. Ну, говорит, никто тебя не просил, и сделал ты меня для своего удовольствия. Не для своего, говорю, а для маминого, она детей хотела. Да уж, знаем мы, говорит, какое ей от нас было удовольствие. Это она намекает, как я из дому к матери временно уходил, пока они маленькие были и потом, если болели сильно или что. Не хочет понимать, что уходил для Татьяниной и их же самих пользы, чтобы ей не приходилось еще и за мной ухаживать и могла сосредоточиться на них. А моя мать всегда была рада, скучно одной, все-таки занятие.

Но дочка простить не может и всегда мне это поминает, и это вместо благодарности.

Так что отношения сложились посредственные, однако от денег моих не отказывается и даже заходит иногда с тех пор, как ушла жить к брату. А теперь и вовсе у брата ей жить невозможно в результате родившегося ребенка, и жду, что начнет просить денег на съём жилья. Поэтому рассчитываю, что разговаривать будет по-людски, и звоню.

– А, – говорит, действительно вполне нормально, – а я как раз к тебе собираюсь заскочить. Братишка дискетку тебе велел передать.

Это он, видимо, программу переводную мне нашел, что я просил. А мне уже не нужно. Меня этот вопрос уже не интересует. Ничего я про это знать не желаю, так что с переводами возиться мне ни к чему, но пусть будет.

– Давай, – говорю, – и еще погляди там в цехе, сколько у них собралось отходов, и принеси заодно.

– Ладно, – говорит, – а про тебя тут спрашивали.

– Кто? Когда?

– Дня три назад. Как раз про тряпки твои.

– Про тряпки? – И чувствую, как грудь потом пробило, хотя вообще потею мало. – Кому это надо про мои тряпки?

– Не знаю, он не назвался. Спрашивал, сколько мешков тебе привезли в прошлый раз.

– А ты что?

– А я что? Почем я знаю, я с этим дела не имею. Три, говорю, наверно, как всегда.

– Молодец! Ну и?

– Он говорит, уточни там у кого-нибудь, кто у вас распоряжается.

– Ну?

– Еще чего, буду я бегать да расспрашивать.

– А он?

– Чего-то там еще говорил, я положила трубку. Идиотство какое-то.

– Другой раз вообще не разговаривай!

– И не буду.

– Обещаешь?

– Да не буду, чего пристал.

– Смотри же, – говорю, – не отвечай ни под каким видом. Это, верно, конкурент у меня какой-нибудь по коврикам нашелся, непонятно только, зачем ему…

А сам прекрасно понимаю, кто такой да зачем ему.

Сообразил, значит, ресторанный хозяин. И главное, я ведь ему сам сдуру брякнул, откуда тряпки привозят. Говорил же я себе: будь осторожен, Миша, думай, хорошо думай – и на́ тебе, выскочило, Кольчинский, мол, поляк, а кто за язык тянул? Кто вообще велел впутываться? Плохо ли мне было, скучно, что ли? Подумаешь, шум, с таким ли шумом люди живут.

Теперь доищутся. Теперь все. Прижмут меня – все им скажу и отдам. Все равно ведь скажу и отдам, так не лучше ли сразу. Разыскать их, сказать, вот, мол, вы тогда ушли, а я нашел, ваше? Берите… Мешочек зря выкинул…

Или все же в полицию? Может, все-таки защитят как-нибудь? В другой город… другое имя дадут, другой паспорт…

Бред это все, только в книжках.

А отдавать-то мне, между прочим, и нечего, и, если в полицию, тоже показать нечего, а басни мои кто станет слушать.

Одно хорошо все же, что Галка сказала – три мешка. А хозяин знает, что Ицик мне принес два, значит, на Коби еще больше подозрение.

И все равно опасность нависла. У меня камни или еще где – потрошить-то все равно будут меня. И если думать, как отделываться, то прежде всего надо иметь, от чего отделываться.

Ясно же, что все это воображение, чтоб коврик насовсем оставить у Кармелы, – это сплошная неосторожность. А вдруг зацепит за что-нибудь и порвет? Ведь в самом деле бракованный и в опасном месте непрочный. Или, еще хуже, передарит кому-нибудь и он там порвется? Или просто, скажем, чистить будет и нащупает?

Так или так, не миновать к Кармеле идти. И значит, опять это самое. И совсем даже я не против был и даже намечал навестить в ближайшее же время, а сейчас и в мыслях ничего такого нет, но ведь потребует непременно, а не смогу, так и опять не отдаст. Еще и надсмеется, даже уши заложило, как этот смех ее представил. Но откладывать нельзя, и сегодня она как раз не работает, значит, идти.

Снял я тренировочный костюм, чтоб «боксеры» приготовленные надеть, хотя и глупо, все равно раздеваться, и так мне тяжко это без помощи далось, что чуть совсем не раздумал. Тапки домашние на сандалии уж не стал менять, переживет. На часы глянул – дочка еще нескоро придет, время у меня есть.

Взял новый коврик, который на обмен, все-таки приятно шерсть в руки брать, не трикотаж этот синтетический, и пошел к двери.

Считается, что приезжие из России плохо относятся к арабам.

Верно, я сам много раз слышал, их и чучмеками обзывают, и черножопыми, и ахмедками, и махмудками, и арабушами, и еще не знаю как. Имеются в виду наши собственные арабы, израильские, а к прочим вроде и положено плохо относиться, потому что враги, особенно на данный момент, хотя, на мой взгляд, разницы особой нет, араб, он и есть араб. Все они нас ненавидят и хотят уничтожить, в результате по телевидению сплошные теракты. Мы, конечно, запросто могли бы с ними справиться, у нас и армия, и все, вдарить разок со всей силы танками и самолетами, и мокрое место останется, но нас Америка за руки держит. Сволочь эта Америка, хотя помощи много оказывает. И какое ей дело? Негуманитарно, мол. Это ее самое жареный петух в жопу не клюнул еще, посмотрел бы я, что бы она тогда завопила. Знала бы, что гуманитарно, а что нет.

Но это уже опять политика, а я политикой заниматься не желаю, хотя обидно.

Так вот, русские евреи якобы плохо относятся к арабам. Но я в этом смысле нетипичный. Прозвищ всех этих не употребляю и плохо не отношусь, что бы ни говорили, потому что тоже люди, в конце концов. Пусть будут.