Никому не уйти - Ромэн Сарду

— Правда? Ну что ж, посмотрим…

Проснувшись в «Деррисдире», Фрэнк Франклин поначалу не понял, где он находится: ни привычного шума дорожного движения, ни беспорядочных автомобильных сигналов, ни отрывистого звука автобусных тормозов, ни гудения поездов надземного метро, снующих вдоль квартала, где находилась его квартирка в Чикаго, ни громких голосов рабочих, прокладывающих газопровод вдоль Эдисон-стрит. Был слышен лишь слабый свист ветра, пытающегося прорваться через щели между досками дома, в котором некогда жил покойный Майкрофт Дойл.

Франклин приподнялся на кровати, сделанной из сосновых досок. Старые потертые доски издавали легкий скрип, и это почему-то понравилось Фрэнку. Он взглянул на будильник: семь часов утра. На окнах не было штор, и слабые лучи зимнего солнца, проникая в комнату, окрашивали ее стены в голубоватые тона.

Фрэнк слез с кровати и поплелся в ванную. Включив душ, он ужасно долго ждал, когда же наконец пойдет горячая вода. Затем он долго рылся в своих рюкзаках и коробках, пытаясь отыскать подходящую для встречи с ректором одежду. Не прошло и двадцати минут, как он был готов, чтобы отправиться в дом Эмерсона.

Снежная буря давно стихла, но мороз усилился. Поглядывая на карту, нарисованную на куске картона, который оставил ему Норрис, Франклин без труда сориентировался в поселке преподавателей. Возникшее у него вчера в ночной темноте ощущение, что все здесь похоже на театральные декорации, при утреннем свете еще больше усилилось. Фасады домов, садики, яркие краски казались ненастоящими, словно он смотрел на старинную английскую картинку. Франклин не очень бы удивился, если бы узнал, что женщины здесь носят серебристо-белые парики и миткалевые платья и слушают Вона Монро.

Наконец Фрэнк увидел дом Эмерсона — огромный, построенный в палладианском[1]стиле. Глядя на высокие белые дорические колонны с богато украшенными капителями и красивый центральный купол, он подумал о том, что по своему фасаду этот дом напоминает музей Джефферсона[2]в Монтичелло.

Когда Франклин надавил на кнопку дверного звонка, раздалась коротенькая, буквально в три ноты, мелодия — из тех, которыми снабжены музыкальные шкатулки и старинные часы.

Дверь ему открыл сам ректор.

— Франклин! Я уже начал опасаться, что и сегодня вас не увижу!

Льюис Эмерсон оказался добродушным шестидесятилетним мужчиной довольно высокого роста, с коротко подстриженными седыми волосами и столь же коротко подстриженной седой бородой. У него были светлые глаза, смотревшие сквозь толстые стекла сдвинутых на переносицу очков, а из уголка рта, несмотря на столь ранний час, торчала сигарета.

— Я изо всех сил пытался поспеть вовремя, — ответил Франклин, — но мне помешала снежная буря. К тому же я фактически лишился мобильного телефона: моя абонплата закончилась, едва я успел пересечь границу Иллинойса. В результате я приехал чуть позже полуночи.

— Ну, самое главное, что вы наконец-то здесь, целы и невредимы. Вы ведь вполне могли заблудиться в окрестных лесах. Такое уже случалось. Тогда бы ваша первая ночь в наших краях была бы не очень приятной. Ну да ладно, входите же.

Прихожая по своим размерам соответствовала фасаду этого дома: она была огромной. Люстра, колонны, большая лестница — все золотисто-песочного цвета. К прихожей примыкал зал, обустроенный в стиле Людовика XIV, и домашний бар с двумя столами для игры в карты и этажеркой, заставленной призами за победы в гольфе.

— Моя супруга Агата ждет нас к завтраку.

Агата Эмерсон была брюнеткой с необычайно большими глазами и слегка безумным выражением лица. Едва увидев Франклина, она тут же бросилась ему навстречу — с энтузиазмом женщины, привыкшей принимать гостей.

Завтрак подали в столовой, обставленной изящной мебелью и не имевшей ничего общего с обычными кухоньками, в которых наспех пьют кофе с булочкой. Стол был накрыт, как для праздничного обеда. Франклину вдруг стало неловко, оттого что супруги Эмерсон принимают его с такой торжественностью.

— Вы хорошо провели ночь? — поинтересовалась Агата, принеся кофе из кухни.

— Замечательно, спасибо. Свежего воздуха и тишины здесь — хоть отбавляй. К тому же я устал с дороги…

— Но ведь тот дом совершенно пустой! — перебила его Агата. — Я за вас так переживала. Дом без мебели — это, как мне кажется, просто ужасно. Я бы там целую ночь не смогла сомкнуть глаз. Вам надо было приехать прямо к нам. У нас есть комнаты для гостей. Так ведь, Льюис?

Ее муж кивнул.

— У меня не было возможности предложить вам остановиться у нас, — сказал Эмерсон, — но если пожелаете, то мы к вашим услугам. Пока еще не прибыло ваше имущество…

— Нет, спасибо, хотя это очень любезно с вашей стороны, — ответил Фрэнк. — Я и так вам признателен за доставку кровати. Норрис мне обо всем рассказал.

Эмерсон небрежно махнул рукой.

— Это мелочи. — Он потянулся к соседнему стулу и взял экземпляр местного еженедельника «Конкорд Глоуб». — Взгляните. Вы уже стали знаменитостью в нашем округе!

В опубликованной сегодня утром статье сообщалось о приезде в «Деррисдир» Фрэнка Франклина, который должен сменить покойного Майкрофта Дойла. Автор писал о Фрэнке как о человеке, сумевшем добиться определенной славы и получившем признание писателя. Он сообщал, что было продано триста тысяч экземпляров написанного Франклином эссе (хотя на самом деле таких экземпляров было лишь тридцать тысяч). Подобное преувеличение объяснялось тем, что автор стремился вызвать у читателей газеты гордость, что в их округ приехал жить такой выдающийся человек. В виде вкладыша прилагалась фотография Франклина.

— Человек, который подготовил эту статью, спрашивал у меня, можно ли ему интервьюировать вас, — сказал Эмерсон, — и я взял на себя смелость от вашего имени ему отказать. «Деррисдир» не нуждается в подобного рода рекламе. Или вы считаете, что мне нужно было поступить иначе?

— Вовсе нет, — заверил ректора Франклин. — Я с вами вполне согласен.

Когда все блюда уже стояли на столе, Агата села напротив мужчин и бросила на мужа раздраженный взгляд. Тот послушно вынул изо рта сигарету и потушил ее в пепельнице.

Затем они оба, что стало совершенной неожиданностью для Франклина, начали читать нараспев молитву — ту, которую христиане произносят перед едой. Фрэнк, воспитанный матерью, не верившей в Бога, внезапно растерялся: он не знал, как ему вести себя. Сидевшая напротив него женщина, судя по ее отрешенному лицу, вкладывала в молитву чуть ли не всю душу, а ее муж Льюис закрыл глаза и бормотал себе под нос — может, думая при этом о чем-то совершенно другом.