Я, Бабушка, Илико и Илларион - Нодар Владимирович Думбадзе

теряет рассудок…»

— Неправда! — возразил я.

— Знаю, но так нужно… Продолжай: «С тех пор как я впервые увидел тебя, я познал абсолютную истину красоты. Я понял смысл своего бытия, я воспринял тебя как апофеоз духовной красоты и эстетического наслаждения…»

— Ромули, откуда ты берешь такие слова? — спросил я, потрясенный.

— Один студент из Тбилиси прислал моей сестре письмо. Он влюблен в нее.

— И что же, она собирается выйти за него замужем

— Собиралась. Но потом один наш знакомый из Тбилиси сообщил, что тот студент сошел с ума… Продолжай: «Нет смысла скрывать, я люблю тебя больше жизни. Будь моим духовным другом, молю тебя Меня лишили покоя твои глаза, ресницы, твой взгляд, твои жемчужные зубы, коралловые губы, агатовые волосы, пальцы, руки — вся ты. С тобой навеки, или смерть мне! На этом кончаю. До свидания!..»

— Ну как7 — спросил Ромули и подбоченился.

— Еще немного — и твоя сестра попалась бы на удочку, — сказал я.

— Камень прошибет! — сказал Ромули. Я помчался на почту, купил конверт, вложил письмо, лизнул конверт, заклеил и спрятал его в карман.

К концу последнего урока я незаметно засунул письмо в сумку Мери и замер, как покойник. Я не слышал, как прозвенел звонок, как разошлись товарищи. Я все сидел за партой, словно в дурмане, и не двигался, пока не пришла уборщица.

— С каких пор ты так полюбил школу, Вашаломидзе, что и домой не идешь? Подними ноги, вымести надо, — обратилась она ко мне.

— Здравствуйте, тетя Мака!

— Господи помилуй! Ты что, впервые меня видишь сегодня?

— До свидания, тетя Мака!

— Спаси его господи! — Женщина перекрестилась и, подозрительно косясь на меня, поспешно вышла из комнаты.

Вечером я снова сидел у Илико и сражался в нарды. Я так увлекся игрой, что почти забыл про письмо.

— Ну как, больше не написал стихотворения? — спрашивал меня Илико.

— Прочти, будь человеком! — ухмылялся Илларион.

— Илико! — раздалось со двора.

— Кто там?

— Это я, Ольга. Мой прохвост у тебя?

— Заходи, заходи, Ольга! Здесь он!

В комнату, сгорбившись, вошла бабушка, сняла шаль, поставила палку в угол, присела к огню и, помолчав немного, обратилась ко мне:

— Зурико, сынок, сколько лет твоему учителю химии?

— М-м-м, лет тридцать — тридцать пять… А в чем дело? — сказал я и превратился в слух.

— Он немножко… не того?.. Не тронутый?

— От такого ученика — да не тронуться! — сказал Илико.

— Что ты, бабушка! Да у него из ушей мозги капают, — сказал я.

— Илларион, посмотри, ради бога, что он тут мне пишет! — сказала бабушка, протягивая Иллариону письмо.

Я похолодел…

Илларион надел очки, развернул письмо и спросил:

— Кто тебе принес письмо, Ольга?

— Мери, дочь Ладико Сихарулидзе.

Илларион не спеша начал читать:

— «Моя ненаглядная, дорогая, несравненная…»

— Это он тебе пишет? — спросил Илико бабушку.

— Мне, клянусь тобой! Во рту у меня пересохло, руки похолодели, на лбу выступил пот. Илларион продолжал:

— «С тех пор как я впервые увидел тебя, я познал абсолютную истину красоты…»

— И где он меня видел, проклятый! — хихикнула бабушка и повернулась к Илико. Тот сидел с разинутым ртом, не веря своим ушам.

— «Я понял смысл своего бытия, я воспринял тебя как апофеоз духовной красоты и эстетического наслаждения…» — продолжал Илларион.

— Это место я что-то не поняла, — сказала бабушка.

— Да разве любовь поймешь, дорогая Ольга? — сказал Илларион.

— Да, но когда он успел так влюбиться? — сказал клико.

— А сколько раз ее в школу из-за этого сорванца вызывали, вот и влюбился человек.

— «Меня лишили покоя твои глаза…»

— Чтоб он окривел! — сказал Илико.

— «…ресницы…» — продолжал Илларион. Илико скорчился от смеха и повалился на пол. Иллариона одолевала икота, но он продолжал читать:

— «…твой взгляд, твои жемчужные зубы…» Здесь он немножко ошибся, — сказал Илларион.

— Чтоб ему пусто было, о каких зубах он говорит! — всплеснула руками бабушка.

— «…коралловые губы, агатовые волосы, пальцы, руки — вся ты…» — читал Илларион, заливаясь слезами.

— Хватит, ради бога, прекрати, не могу больше! — завопил Илико, почти теряя сознание.

Илларион кончил читать и стал приводить в чувство Клико. Бабушка хихикала. Один я стоял как громом пораженный и окаменевший,

— Когда замуж выдаешь бабушку? Пригласишь на свадьбу? — еле выговорил сквозь смех Илико и снова опрокинулся.

— Мда-а-а, — протянул Илларион, — тут что-то не так…

— Ай-ай-ай, Ольга! До чего человека довела!

— Дядя Илико! — донеслось со двора.

— Кто там? — откликнулся, вставая, Илико. В комнату вошла раскрасневшаяся Мери. С минуту она дула на озябшие руки, совала их под мышки, топала ногами. Отогревшись, она сказала:

— Я искала бабушку Ольгу…

— Здесь я, дочка. Ну и письмо же ты мне принесла, чуть со смеху нас, стариков, не уморила, — сказала бабушка, протягивая ей письмо.

— Бабушка, письмо, которое мне дал учитель… Вот оно, я принесла… А это другое… Откуда оно взялось, даже не знаю…

— Господи, еще одно письмо? Илларион, прочти, пожалуйста!

— «Прошу явиться в школу в связи с недостойным поведением Вашего внука».

— Опять? Опять осрамил меня, бесстыдник?! — Бабушка схватила палку. Я пулей вылетел за дверь.

— Не смей показываться дома, мерзавец! Убирайся, куда хочешь! — крикнула вдогонку бабушка. Вскоре из комнаты вышла Мери. Она шла, опустив голову, задумавшись, не пряча голых рук. Платок сполз ей на плечи, спутанная прядка волос упала на лоб. Сейчас она напоминала мне картину какого-то известного художника. Я не помнил его имени. Мери прошла мимо, не заметив меня.

— Мери! — сказал я тихо.

Она остановилась. Я подошел к ней, осторожно поправил прядку. Она не двинулась с места.

— Прочла?

Мери не ответила. Она лишь окинула меня умным, задумчивым взглядом и пошла дальше.

— Мери!

Мери снова остановилась.

— Это Ромули во всем виноват… Он диктовал. Я хотел совсем не так, а он говорит — так нужно.

— Нехорошо так шутить, Зурико…

— Я не шутил, Мери… Я, Мери… Ты думаешь, я правда такой уж плохой?..

— Нет, не думаю…

Мы медленно двинулись по свежему снегу. Снег все валил, не переставая дул холодный ветер. Мы шли молча. Прошли мимо моего дома, мимо укутанной снегом чинары.

— Здесь похоронен мой Мурада…

— Знаю…

— Я очень любил Мураду, больше всех на свете. Я одинаково люблю его, бабушку, Иллариона и Илико…

— Знаю, Зурико.

— С каждым днем я любил его все сильнее. И Мурада очень любил меня… Я с ним как с человеком разговаривал… Когда он умер, я готов был покончить с собой… От любви человек и впрямь может сойти с ума!.. Тебе холодно?

— Холодно…

— А мне не холодно!

Я скинул тулуп и набросил его на плечи Мери. Руку я не убирал.