Мой шейх - Лиз Филдинг

Стараясь не смотреть на хозяина дома, который был далеко в своих мыслях, Люси положила себе на тарелку немного йогурта, полив его медом.

Ей было очень трудно игнорировать его, и, не выдержав, она подняла на него взгляд. Он стоял в той же позе, теплый легкий ветерок трепал его волосы. Люси представила, как его жена посмотрела на него впервые и в этот же момент влюбилась.

Каждая черточка его тела была наполнена силой, мощью и грацией.

Его глаза казались суровыми, профиль выточен из гранита. Несмотря на это Люси была уверена, что когда он увидел свою будущую жену в первый раз, то был с ней очень нежен.

Она не могла не любить его.

У Люси пересохло в горле, защипало глаза. Мог быть Стив таким же нежным? Если бы не та экстремальная ситуация, может, и он заставил бы ее чувствовать себя королевой?

Наверное, ей тоже надо побыть одной. Провести несколько минут в тишине сада.

Люси попыталась поднять тяжелый серебряный чайник и услышала голос Ханифа:

— Оставь, я сам.

Рука у нее дрогнула, когда он коснулся ее, чтобы забрать чайник. Несколько секунд он подержал ее пальцы в своих, прежде чем разлить чай в чашки.

— Извини, что оставил тебя. У меня бывают тяжелые моменты, когда я никому не могу составить компанию.

У нее в жизни не случалось такого горя, и она решила воздержаться от банальных фраз. В то же время она не могла игнорировать его боль, сменить тему разговора.

— Как давно ты ее потерял?

На какой-то момент ей показалось, что Ханиф не ответит, но затем он произнес:

— Три года. Три года назад Hyp умерла.

Он снова сел в высокое плетеное кресло и закрыл глаза. Все же она решилась продолжить разговор.

— Hyp? Я слышала это имя раньше.

— Так зовут жену последнего короля Иордании. — Он открыл глаза и посмотрел на нее. — После того как мы поженились, ее стали называть Умм Джамал — Мать Джамала.

Люси знала, что надо дать ему выговориться. Высказать все, что накопилось в душе, кому-то постороннему. Она уедет через несколько дней и идеально подходит для этого. Он вырос в другой культуре, и каждое слово, которое она произносила, могло оскорбить его. Но Люси казалось, что Ханиф ходит по минному полю своей боли, поэтому решила попробовать хоть как-то облегчить его душу. Она стала задавать вопросы, молясь, чтобы он не взорвался от злости на нее. Но она обязана ему столь многим, что сочла своим долгом попытаться.

— Твоего сына зовут Джамал?

Он отрицательно покачал головой.

— Я буду отцом Джамала. Так у нас принято.

— Понятно, — неопределенно протянула Люси.

— Моя жена умерла от лейкемии, — сказал, он после бесконечной паузы, во время которой Люси пыталась сформулировать нелегкий вопрос.

— Лейкемия? Но… я считала… — Она сказала это, не подумав.

— Ты думала, что эта болезнь лечится.

Что-то в его голосе не давало ей продолжить разговор.

— Ты права, Люси. При соответствующем лечении в большинстве случаев люди вылечиваются. Но Hyp была беременна, когда ей поставили диагноз. Она отказалась от лечения, которое спасло бы ей жизнь и забрало бы жизнь ребенка.

Люси закрыла рот рукой, чтобы не выдать жалости и боли.

Так любить свое дитя, которое ни разу не видела, сделать выбор в пользу его жизни, а не своей…

По сравнению с этим проблемы Люси выглядели жалкими.

— Я говорил ей, что у нас будут другие дети, — глухо сказал он в пространство, как будто говорил не с Люси, а с невидимкой. — И даже если не так, это не имеет значения. Что она всегда будет Умм Джамал. — Он повернулся к Люси, его лицо было бледным и ничего не выражало. — Но она не соглашалась. Отказалась спасать себя. Даже ради меня.

— А Джамал? — спросила она. Сына, который дался такой ценой, наверное, лелеют. Или жертва была принесена напрасно?

— Ее малышка родилась здоровой и сильной.

Малышка?

Тогда она поняла. Это не сын, а дочь. Маленькая девочка, которую она напугала своим опухшим лицом.

— Амейра. Она, наверное, для тебя большое утешение.

— Утешение? — Ханиф нахмурился, на его лице читалось непонимание.

— Hyp тебе ее подарила. Это часть ее.

— Она знала… Все это время, говоря, что жертвует собой ради Джамала, она знала, что носит девочку под сердцем.

— Она была матерью, защищающей свое нерожденное дитя. — Неужели он не понимает?

— Она врала мне!

Люси не стала отвечать на гневную реплику Ханифа. Боль, накопившаяся внутри, вырвалась в виде невольного всхлипа.

— Люси, извини… — Он хотел дотронуться до нее, чтобы успокоить, но она отдернула руку.

— Я в порядке.

Как он мог говорить о любви! О чести!

Его злость направлена не на болезнь, которая унесла жизнь жены, а на женщину, которая противостояла ему, чтобы защитить свое дитя. Если бы это был мальчик, то ее бы почитали. Но его ярость красноречиво говорила о том, что жизнь девочки никак не могла стоить жизни жены.

Сначала он представлялся ей человеком, с котором можно говорить на равных, но теперь она так не думала.

За хорошими манерами джентльмена скрывался человек с инстинктами первобытного человека, для которого женщина была всего лишь производителем сыновей.

Он горевал не по жене, а по сыновьям, которых она ему не даст.

— Люси?

Она заставила себя посмотреть на него.

— Ты хорошо поела? — (Не в силах говорить, она просто кивнула.) — Тогда, если хочешь, я вымою тебе голову.

Что?

Как это у него получается? То он говорит как мужлан из средневековья, то вдруг меняется и ведет себя как заботливый мужчина.

Или она его не поняла? Недооценила? Его злость могла быть отражением боли.

— Если ты, то, пожалуй, нет. Может, няня Амейры поможет мне.

— Няня Амейры?

— Я видела ее вчера, она искала твою дочь.

— Понятно. — Черные глаза Ханифа опасно заблестели. — Ты увидела ее и теперь думаешь, что я тебя обманывал, говоря, что в доме нет женщин?

Такая мысль не приходила ей в голову, пока он это не сказал. Но Люси не могла найти слов, чтобы ответить.

— Зачем мне это делать? — сказал он, принимая ее молчание за согласие.

Его спокойный голос и вежливое отношение не обманут ее. Он протянул руку через стол и, дотронувшись до ее подбородка, заставил посмотреть на себя.