Ассегай - Уилбур Смит

Леон не устоял на ногах и повалился на спину, с ужасом взирая на результат своих трудов. Рана зияла точно разинутый в агонии рот, из развороченной плоти вытекала перемешанная с какими-то ошметками кровь. Боль была настолько невыносимой, что Маниоро прожевал слоновью шкуру и искусал губы. Кровь тонкой струйкой ползла по подбородку. Он все еще метался и рвался, и четверым морани едва удавалось удерживать его на месте.

— Подержи ногу, М'бого! — окликнула Леона Лусима.

Прислужница протянула ей длинный тонкий рог антилопы-прыгуна, изогнутый наподобие воронки. Шаманка погрузила острый конец рога в рану, и Маниоро забился в новом приступе боли. Девушка поднесла к ее губам посудину из выдолбленной тыквы. Набрав в рот неведомой жидкости — несколько капель скатились по подбородку, и Леон успел уловить ее резкий, терпкий запах, — Лусима наклонилась над расширенным, как у горна, краем воронки и с силой выдула содержимое в глубь раны. За первой порцией последовала вторая. Жидкость, пенясь, поднялась над краями раны, вымывая зараженную кровь и прочую грязь.

— Переверните его, — распорядилась она, и воины перевернули сопротивляющегося Маниоро на живот, а Леон сел ему на поясницу, всем весом удерживая на кароссе.

Лусима снова опустила рог в рану, теперь со стороны входного отверстия, и вдула в загноившуюся плоть еще две порции неведомой жидкости.

— Достаточно, — сказала она наконец. — Я вывела яд.

Она отодвинула рог, приложила к ране подушечки с сушеными травами и перебинтовала все длинными полосками ткани. Между тем сопротивление Маниоро ослабевало, пока он не затих совсем, погрузившись в беспамятство, скорее похожее на смерть, чем на сон.

— Все кончено. Больше я ничего сделать не могу. Теперь его судьба решится в битве между богами его предков и демонами тьмы. Исход ее мы узнаем через три дня. Отнесите его в хижину. — Она повернулась и посмотрела на Леона: — А мы с тобой, М'бого, будем поочередно сидеть у ложа и поддерживать его силы в этом сражении.

На протяжении нескольких последующих дней жизнь Маниоро висела на волоске. Временами он проваливался в такую глубокую кому, что Леону приходилось прикладываться ухом к его груди, чтобы понять, дышит ли он еще. В другие часы стонал и хрипел, метался, обливаясь потом, скрипел зубами и кричал. Лусима и Леон сидели справа и слева от больного, следя за тем, чтобы тот в приступе лихорадки не поранился еще сильнее. Ночи были длинные, и никто не смыкал глаз. Разведя небольшой огонь, они коротали время за негромкими разговорами.

— Чувствую я, родился ты не на далеком острове за морем, как большинство твоих соотечественников, а здесь, в Африке, — сказала как-то Лусима. Ее поразительная проницательность уже не вызывала у Леона удивления. Не услышав ответа, она продолжала: — И родился к северу отсюда, на берегах великой реки.

— Ты права. Так оно и есть, — согласился Леон. — Место, где я родился, называется Каир, а река — Нил.

— Твоя родина — эта земля, и ты никогда ее не покинешь.

— Об этом я никогда и не думал.

Лусима перегнулась через сына и, взяв Леона за руку, закрыла глаза и на какое-то время умолкла.

— Я вижу твою мать, — сказала она. — Большого ума женщина. Чуткая и отзывчивая. Вы с ней близки по духу. Она не хотела, чтобы ты уезжал.

Темные тени печали залегли в его глазах.

— И отца твоего я вижу. Это из-за него ты ушел.

Леон кивнул.

— Он обращался со мной как с ребенком. Заставлял делать то, чего я не хотел. Я отказывался. Мы часто ругались, и мама страдала из-за этого.

— И что он заставлял тебя делать? — спросила Лусима с видом человека, знающего ответ.

— У моего отца одна цель — деньги. Ничто больше его не интересует. Даже жена и дети. Он очень тяжелый человек, и мы с ним друг другу не нравились и сходились плохо. Уважение к нему у меня, наверное, есть, а вот восхищения точно нет. Отец хотел, чтобы я работал с ним, занимался тем же самым. Меня такая перспектива не радовала.

— И ты убежал из дому?

— Не убежал — ушел.

— Что ты искал?

Он задумался, потом покачал головой:

— Честно говоря, не знаю. Не знаю, Мама Лусима.

— Так ты не нашел то, что искал?

Он неуверенно покачал головой. Потом вспомнил Верити О'Хирн и пожал плечами:

— Может быть, кого-то и нашел.

— Нет. Только не ее. Не женщину, о которой ты думаешь. Она всего лишь одна из многих.

Вопрос вырвался сам по себе, прежде чем Леон успел остановиться.

— Откуда ты знаешь о ней? — И сам ответил: — Ну конечно. Ты ведь там была. Ты так много знаешь.

Лусима усмехнулась. Некоторое время они молчали. Молчание было приятное, теплое, дружелюбное. Он ощущал странную, непонятную, но прочную связь с ней, как будто она и впрямь была его матерью.

— Мне не очень нравится то, как я сейчас живу и что делаю, — сказал наконец Леон.

Сказал в каком-то смысле неожиданно для себя, потому что никогда раньше не задумывался о таких вещах. Сказал и понял — да, не нравится.

— Это потому, что ты солдат и не можешь поступать так, как велит сердце, — кивнула Лусима. — Тебе приходится подчиняться приказам старших.

Он вздохнул:

— Ты меня понимаешь. Выслеживать и убивать людей, которых я даже не знаю, такое не по мне.

— Ты хочешь, М'бого, чтобы я указала тебе путь?

— Я доверяю тебе. И мне нужен твой совет.

Она молчала так долго, что он уже собрался что-то спросить, потом, подняв голову, увидел, что глаза у женщины открыты, зрачки закатились и блики огня отражаются только в белках. Сидя на корточках, Лусима начала ритмично раскачиваться, а потом и заговорила — другим, низким, скрежещущим, монотонным голосом:

— Есть двое мужчин. Ни один из них не твой отец, и оба будут больше чем отец. Есть другая дорога. Ты должен пойти дорогой великих серых, которые не люди. — Она прерывисто, с хрипом, как астматик, вдохнула. — Познай тайны диких зверей, и люди будут чтить тебя за знание и уважать за понимание. Ты будешь знаться с теми, кто у власти, и они будут считаться с тобой и принимать как равного. Женщин будет много, но только одна вберет в себя всех. Она придет к тебе из облаков. Как и они, она явит тебе много лиц. — Голос у Лусимы надломился, в горле захрипело, как будто ее душило что-то, и Леон вдруг понял, что на шаманку снизошло откровение. Ему стало вдруг немного не по себе — словно в затылок дохнул нездешний, холодный ветер. Лусима вздрогнула, встряхнулась и заморгала. Зрачки вернулись на место, и он, заглянув в их непроницаемо-темные глубины, увидел себя. — Прислушивайся к тому, что я сказала, сын мой, — прошептала Лусима. — Время выбора близко.

— Я и не понял толком, что ты мне напророчила.