Барон Унгерн - Андрей Жуков

Из Маньчжурии Унгерн на некоторое время заезжает в Ревель, где проживали мать, отчим и другие родственники. Несмотря на революционные волнения в окрестных мызах и хуторах, обстановка в самом городе была относительно спокойной. Повидавшись с родными и придя немного в себя после года с лишним армейской службы, Р. Ф. Унгерн-Штернберг отправляется в Санкт-Петербург, дабы продолжить воинскую службу уже в качестве юнкера Павловского пехотного училища.

Павловское пехотное училище было детищем военного министра Александра II, Д. А. Милютина. Именно Д. А. Милютину принадлежала идея создания Павловского и Константиновского военных училищ в Санкт-Петербурге и Александровского — в Москве. Павловское пехотное училище возникло в 1863 году и насчитывало приблизительно 300 воспитанников. Юнкера проходили двухлетний срок обучения. Каждый срок делился на два периода — зимний и летний. Летом юнкера выводились на Дудергофское озеро под Красным Селом. В зимний период занятия проводились в классах и на плацу — на базе самого училища.

Г. А. Бенуа, выпускник Павловского пехотного училища, вспоминал: «Два года в училище пролетали незаметно в постоянных занятиях на огромном манеже, где мы занимались маршировкой и лихими ружейными приемами».

В программу военных училищ входил блок гуманитарных дисциплин — русский язык и литература, политическая история, иностранные (французский и немецкий) языки, а также Закон Божий. Гуманитарные дисциплины занимали 30 % времени общей недельной учебной нагрузки. «Естественные дисциплины» (математика, физика, химия) занимали 22,5 % от общего курса. Остальное учебное время, то есть 47,5 %, было отдано специальным военным наукам — тактика, артиллерия, военная топография, военная администрация, фортификация и ряд других наук. Впрочем, данный курс варьировался и довольно часто менялся. Основной целью программы было «приближение военных знаний юнкеров к войсковой жизни…» Все вышеперечисленные дисциплины осваивались юнкерами в зимний период обучения. Летом предстояли практические занятия. Г. Бенуа приводит перечень занятий, проводившихся на летних лагерных сборах: стрельба, строевые учения, съемка местности, фортификация и саперные работы, сомкнутый и рассыпной строй, батальонные учения… «Нередко ходили церемониальным маршем развернутым строем роты», — вспоминал Бенуа.

Каждое военное училище отличалось своей особой атмосферой, своими писаными и неписаными традициями. В обществе существовал определенный стереотип взглядов на то или иное училище. Николаевское кавалерийское училище (любимое детище Николая I до 1865 года именовалось Николаевское училище гвардейских юнкеров) окружал ореол «шагистики и солдафонства». Юнкера-«александровцы» считались «прогрессивными и свободомыслящими». Выпускники Павловского пехотного училища — «честные служаки и парадные офицеры». В Пажеском корпусе собраны юноши «из лучших дворянских семей».

Начальник охраны императора Николая II генерал А. И. Спиридович в своих воспоминаниях привел ряд характерных мифологем, сопровождавших каждое военное училище: «О каждом училище имелись свои подробные сведения. Александровское училище в Москве — нестрогое и даже распущенное, офицеры не подтягивают, смотрят на многое сквозь пальцы, учиться нетрудно, устраиваются хорошие балы.

Из двух пехотных петербургских Константиновское много легче Павловского. Отношение офицеров хорошее, похожее на корпусное. Училище расположено около Обуховского моста; прозвище — Обуховские институтки. Павловское училище самое строгое: муштровка сильная, дисциплина страшная, солдатчина, требуют строй и гимнастику. Зовут — Павлоны-солдафоны».

Именно в «самом строгом» военном училище предстояло провести два года юнкеру Р. Ф. Унгерн-Штернбергу, человеку, уже успевшему, в отличие от многих своих товарищей, «понюхать пороху» на Русско-японской войне.

Мы помним, что проблемы с дисциплиной возникали у барона Унгерна еще в период обучения в Морском кадетском корпусе. Можно себе представить, сколь трудным было приспосабливаться к павловским порядкам независимому и самоуглубленному молодому человеку.

О двух годах, проведенных Унгерном в стенах Павловского пехотного училища, нам известно совсем немного. Приходится опираться на единичные сведения. Барон П. Н. Врангель упоминает в своих «Записках» об учебе Унгерна, но буквально одной строкой: «… он возвращается в Россию (после окончания Русско-японской войны. — Примеч. А. Ж.) и, устроенный родственниками в военное училище, с превеликим трудом кончает таковое». В описываемое время сам Петр Николаевич Врангель тоже учился в Санкт-Петербурге, но только в Николаевской академии Генерального штаба (в нее он поступил в сентябре 1907 года) и лично своего будущего подчиненного знать не мог. Мы уже отмечали выше, что в своих «Записках» у П. Н. Врангеля допущено в отношении биографии Р. Ф. Унгерна довольно много неточностей. Это представляется вполне естественным: барон Врангель писал свои воспоминания в эмиграции в середине 1920-х годов, когда Романа Федоровича Унгерна уже не было в живых, да и в русском рассеянии трудно было разыскать людей, лично знавших юнкера Унгерна в 1906–1908 годах. Казалось, прошло-то всего лишь каких-нибудь десять-пятнадцать лет, а на самом деле — целая эпоха. Однако в данном случае П. Н. Врангель, очевидно, не погрешил против истины — известно, что Павловское училище юнкер Р. Ф. Унгерн-Штернберг окончил по второму разряду, то есть с весьма относительными успехами в учебе.

Большинство павлонов — выпускников Павловского пехотного училища — выпускались, как правило, в гвардейские полки. Но Р. Ф. Унгерн избирает совершенно иную, нетипичную для выпускника блестящего столичного училища стезю. Накануне окончания полного курса наук приказом по Забайкальскому казачьему войску от 7 июня 1908 года барон Р. Ф. Унгерн-Штернберг зачисляется «в войсковое сословие этого войска с припиской к выселку Усть-Карынскому…» 15 июня 1908 года Унгерн производится в офицерское звание — в хорунжие 1-го Аргунского полка Забайкальского казачьего войска. Арвид Унгерн-Штернберг объяснял это странное назначение тем, что Роман Федорович всегда мечтал служить в кавалерии, а как выпускник пехотного училища данное желание он мог осуществить только в казачьем полку. Для молодого выпускника Павловского училища кавалерия оставалась блестящим родом войск, покрытым от непосвященных дымкой средневекового рыцарского романа.

Тем не менее вопросы у нас все равно остаются. Почему Р. Ф. Унгерн поехал служить именно в Забайкалье, а не в другие казачьи части, например на Дон? Если он мечтал о кавалерии, что помешало ему изначально поступить в кавалерийское училище? Мы можем лишь строить свои догадки, предположения… В Забайкалье продолжал служить родственник семьи Унгернов — генерал П. К. Ренненкампф. К тому времени он командовал 3-м Сибирским корпусом. Возможно, год армейской службы, проведенный на Дальнем Востоке, оставил у Унгерна сильные и яркие впечатления об этом, действительно красивейшем крае… Возможно, что на востоке молодому офицеру, не блиставшему в военных теоретических премудростях, было легче проявить себя, сделать достойную карьеру… Догадки и предположения — весьма зыбкая, ненадежная почва для историка, но в данном случае нам не предоставляется другого выхода. Пожалуй, нам только остается согласиться с М. Г. Торновским, писавшим: «С зачислением в казачье сословие хорунжий барон Унгерн как бы порвал связь и с прибалтийскими баронами Унгернами. Какие мотивы заставили хорунжего барона Унгерна сделать столь серьезный шаг — неизвестно. Разгадку нужно искать в складе характера. В бытность в Маньчжурии, проезжая через Забайкалье, барону Унгерну приглянулись просторы и дебри Забайкалья, где мятущаяся душа и склонность к авантюрам могли бы найти выход».