Портрет незнакомого мужчины - Елена Мищенко

Он же – Михаил, за отдельное вознаграждение пробовал чинить нам крышу, так как она постоянно текла. Тут он не очень разбирался, и эти починки вручную ничего не давали. После каждого сильного дождя и во время оттепели у нас намокал потолок, и мы с отцом лезли на чердак и выставляли на чердаке старые тазы. Наш чердак постепенно превратился в большой аквапарк. Зимой, во время оттепели я пару раз вылезал через слуховое окно на крышу и прочищал лотки и воронку, забитые снегом. Но когда однажды отец вылез на крышу и увидел хилое ограждение, за которое я держался, состоящее из проржавевшей трубы и редких стоек, он мне эти эксперименты запретил. Я ходил по ближайшим мусоркам и собирал старые тазы и балии для нашего аквапарка.

Когда началась бурная антисемитская сталинская кампания по делу врачей, и пошли репрессии, они (подвальные жители) зашевелились. Мы с моим дворовым приятелем Толиком слышали, как Михаил по пьянке беседовал со своим напарником: «Скоро освободятся квартиры на третьем и четвертом. Надо бы сходить в домоуправ и дать заяву, пока не поздно». «Так давай походим по квартирам и посмотрим, будто мы из жэка. Я лучше бы забил себе хавиру на втором». «Не, на втором никого не тронут. Там евреев нет. Там академик Заболотный, да Иванченко. Нужно на третий». Все это были отрыжки Бабьего Яра.

Кстати, в 50-м крышу кое-как подлатали, а через некоторое время мы увидели, как на крышу прибыла целая бригада с металлоконструкциями. Я об этом немедленно сообщил отцу. Отец обрадовался: «Наконец-то мы избавимся от потеков и сможем сделать в квартире ремонт». Восторги, как оказалось, были преждевременными. Эта бригада работала целый месяц, и в результате установила на нашей крыше световую рекламу:

«Не оставляйте детей одних.

Дети балуются,

Пожар от них!»

В. Маяковский

Установили и ушли. Кому нужна была эта бесцельная огромная реклама – непонятно. Они пробили нашу многострадальную крышу, чтобы закрепить рекламу к стропилам, и ушли навсегда. Горячий призыв насчет балованных детей сиял голубыми и розовыми буквами в ночи, призывая к ответу неизвестных и безответственных родителей. Вот после этого крыша потекла по настоящему. Тут уже никакие тазы не помогали. Мы помчались в домоуправление. Посещение управдома тоже не принесло особых результатов. Он туманно пояснил.

– Понимаете, заказчиком тут выступал УКС Горисполкома (на кой черт понадобился Горисполкому этот страстный призыв), а исполнителем СМУ Киевэнерго. Так что сейчас найти крайнего не удастся. А у меня ремонтные лимиты этого года исчерпаны. Так что уж вы как-нибудь… А в будущем году подремонтируем.

Благо наш дом был под эгидой Академии. Они нам и залатали эту несчастную крышу. Но на этом дело не кончилось.

Периодически с этой рекламой происходили различные мелкие чудеса. Она была неоновой и время от времени тухли отдельные буквы. Сначала потухла «д» в детях и они стали какими-то неизвестными «ети». Потом пропали два последних слова и реклама стала непонятной, но угрожающей: «… ети балуются, пожар». Эти дефекты починили. Но после этого пропало первое «не», и реклама стала совсем бессмысленной: «оставляйте детей одних и т. д.»

Это, конечно, было не так страшно. Значительно серьезнее такая неприятность была в мебельном магазине на Красноармейской, когда на огромном заглавном щите над входом в слове «мебля» потухла буква «м», что удалось сфотографировать моему приятелю. Но тем не менее, в самом центре города, на площади Богдана Хмельницкого призывать людей устраивать пожары с помощью несознательных детей было по меньшей мере несерьезно.

Но вернемся в Софию. Как это ни странно, но в Софиевское подворье никогда не ходили местные бандюки, ни Пиня, ни Васька-штырь, ни Бараны, ни другие. То ли их смущало это святое место, то ли им не по душе была чистота и ухоженность заповедника. Поэтому, когда у нас появился первый настоящий футбольный мяч, мы ходили играть в Софию. Мяч достали Юлику Синкевичу (нынче известному скульптору). Играли мы втроем на одни ворота. Юлик, Витя Каневский и я. Витя Каневский был моложе нас на три года, по нашим тогдашним представлениям совсем «шкет». И этот шкет играл так, что мы с Юликим представляли одну команду, он другую, и он нас обыгрывал. Так что уже в детские годы в нем были заложены блестящие способности, выведшие его впоследствии в легендарного футболиста – капитана Киевского «Динамо».

В Софиевское подворье приятно было заходить. Я знал здесь каждый уголок, каждую абсиду храма, каждую тропинку, каждое дерево. От одной мысли, что эти стены возводились 1000 (тысячу) лет назад, у меня проходил мороз по коже. Это трудно было себе представить. Они, эти стены, стояли нетронутыми тысячу лет, и я думал, что если бы каменщики клали их в прошлом году, они вряд ли выглядели бы более прочными. Скорее наоборот.

Я знал наизусть все уголки и детали и Софиевского собора, и Колокольни, и Митрополичьего дома, и Трапезной, и Хлебной, и брамы Заборовского, и Братского корпуса, где были мастерские, и Бурсы, где размещался республиканский архив, и даже внутреннего двора, где раньше были монашеские кельи, а сейчас жили простые советские сотрудники Академии. София была хороша во все времена года: и весной, когда появлялась первая зелень, и летом, когда цвели свечки каштанов и даже зимой, когда все было белым: и стены храма и земля, покрытая снегом. Но красивее всего она выглядела осенью с желтыми и красными листьями кленов и каштанов в гамме с золотыми и зелеными куполами и куполками собора.

В Софии я чувствовал себя как дома. Да и вокруг была масса знакомых. Иногда появлялся Георгий Игнатьевич Говденко – директор Софиевского заповедника, наш сосед, да, да, тот самый, который каллиграфическим почерком выполнил плакатик в нашем домашнем санузле: «Товарищи! Соблюдайте чистоту!», так жестоко отредактированный моим приятелем – известным художником Бобровниковым, дополнившим классический текст легкомысленной добавкой «и будьте бдительны». Георгий Игнатьевич был интеллигентным тихим человеком, бесконечно влюбленным в историю архитектуры. Впоследствии его сменила строгая дама – Валентина Никифоровна Ачкасова.

В промежутках между экскурсиями из собора выходил общительный научный сотрудник и экскурсовод Радченко. Он был человеком увлекающимся, и его никогда не смущало, если кто-нибудь предлагал ему рюмку коньяка. И когда впоследствии, во время работы в Софии, у меня появлялось свободное время, я приглашал его в винный магазин на Большой Житомирской. В период между двумя рюмками, когда посетители делали паузу и выходили покурить, он крайне увлекательно излагал нам историю всех фресок Софиевского собора. Возле этого магазина всегда собиралась приятная компания. Было пару композиторов из нового композиторского дома, построенного на улице Софиевской, пару архитекторов из Академии, иногда заходил чемпион СССР по шашкам Марат Михайлович Коган и т. д. Каждый рвался рассказывать свою историю. Радченко всегда начинал с классического «Анна русская – королева французская», изображение которой он якобы нашел на фресках собора. Музыканты возмущались кознями Союза композиторов и всегда заканчивали одним и тем же всем надоевшим анекдотом: «Что такое трико на веревке? Это союз украинских композиторов. Штогаренко, Филипенко и Довженко держатся за Веревку». Марат Михайлович вспоминал свой исторический матч с Капланом на звание чемпиона Союза и особенно седьмую партию, где он попал в цейтнот.