Древние чары и Синдбад - Шахразада

– Увы, добрый Дахнаш, это так. Отец же в самом деле куда более любит торговлю и странствия, чем грабежи и насилие. Однако его врагам удобнее считать его убийцей и бандитом, нежели достойным негоциантом.

– Добро пожаловать в наш дом, юный Синдбад, – вновь поклонилась Маймуна, несколько недоумевая, зачем понадобилось звать в дом сына пусть даже сотню раз уважаемого негоцианта, которого лишь недоумки-враги считают пиратом.

Но Дахнаш, словно подслушав мысли жены (хотя, быть может, просто их услышав – ибо рожден был сыном колдовского народа, а не глупым человечком), поспешил развеять сомнения Маймуны.

– Вот уже дюжину дней юный Синдбад помогает мне в кузне, жена. И я более чем доволен таким подмастерьем: он умел, терпелив и воистину по-львиному силен – именно этого я всегда требовал от своих подмастерьев, а теперь наконец получил.

– Благодарю тебя, уважаемый Дахнаш, – гость не поленился встать и поклониться. – Много видел я кузнецов, многим помогал, но лишь у тебя в кузне нашел не только работу и приют, но и подлинное наслаждение от сотворения нужных и прекрасных вещей!

– Но довольно раскланиваться, гость! Жена, мы невероятно голодны! Накорми нас так, как это пристало и как пристало привечать желанных гостей в доме мастеров нашего уважаемого рода!

Маймуна стала подавать ужин, уже в который раз удивляясь тому, как удивительно преображается ее муж, становясь не только умелым мастером, но и радушным хозяином-человеком. Наконец Маймуна убедилась, что ставить яства просто некуда.

– Довольно, достойнейшая! Мы не сможем съесть это и за неделю…

– Вы начните, а уж там мы посмотрим, сможете вы съесть это за неделю или вам понадобится несчастных семь дней…

Маймуна удалилась в кладовую, удивляясь, куда делась Амаль. Однако разума у джиннии все-таки хватило, чтобы не бегать по дому, подобно переполошившейся курице в поисках своего неразумного цыпленка.

Тьма спустилась на город – вечер уступил место ночи. По дому стали зажигаться огоньки – Маймуна не могла отказать себе в удовольствии поселить крошечные огненные души в разных частях своего жилища с тем, чтобы они превращались в светильники, едва зайдет солнце. Она совершенно не боялась глупых разговоров, ибо знала, что никто, хоть трижды ученый человек, не обратит внимания на живущий своей жизнью горящий светильник. Так оно и оказалось – мужчины насыщались и беседовали, светильники разгорались тем ярче, чем темнее становилась ночь.

И лишь когда пришла очередь обязательного кофе – черного, как сама эта ночь, сладкого, как мечта, и горячего, как страсть, – иного Дахнаш не признавал, – спустилась вниз и Маймуна. Мужчины с удовольствием помогли хозяйке найти на столике место для пышущего жаром кофейника.

– Но где же наша дочь, прекраснейшая?

Увы, Маймуна знала лишь, что дочь где-то дома, но вот где – увы, не ведала.

– Должно быть, усердно штудирует науки, – пожала плечами джинния.

– До сих пор? – Дахнаш был по-настоящему удивлен. – Отрадная усидчивость…

– Штудирует науки? – Юный Синдбад не смог скрыть изумления. – Девушка?

– Что тебя удивляет? – недобро улыбнулась Маймуна. – Что, в твоей стране девушки не штудируют науки? Не читают книг? Не учат иноземных языков, дабы знать, сколь огромен мир?

– Зачастую, почтенная хозяйка, они ничего этого не делают, ты права, – кивнул Синдбад. – Ибо считают, что этим могут лишь отвратить от себя будущих женихов.

– Какая дикая страна… – Маймуна готова была высказаться и жестче.

– Увы, достойнейшая, это так. Наша полуночная страна действительно иногда более чем дика. Мои старшие братья частенько жаловались, что не знают, о чем разговаривать с такими девушками. Ибо не только же животная страсть привлекает юношу, но и разумные речи, живые глаза, мудрые поступки.

– Вот я и говорю: дикари. Лишь разумная, образованная женщина может дать достойное воспитание детям, лишь образованная мать сумеет раскрыть им глаза на то, как велик и прекрасен мир…

– Ну-у, жена, не стоит говорить о столь тонких материях…

– Твоя мудрая и прекрасная жена более чем права, достойный Дахнаш, – ответил ифриту Синдбад. В ответе этом Маймуна с удивлением услышала подлинное волнение: юноша, похоже, и в самом деле, не для приличия, был согласен с ней. – Я удивлен тому, сколь созвучны ее слова словам моей, увы, уже почившей матушки. Она, бедняга, родила лишь пятерых сыновей и весьма печалилась, что, собрав знания, кои можно передать лишь дочери, теперь вынуждена сутками молчать.

– Должно быть, твоя матушка нашла для себя отраду во внучках, уважаемый гость? – Маймуна задала вопрос скорее для приличия, но, увидев в глазах гостя настоящую боль, пожалела о своем показном любопытстве.

– Увы, уважаемая. Моя матушка погибла. Как погибли и мои братья. Враги отца решили, что весть о смерти семьи сможет выманить Ас-Синда, призвать его к родному порогу. Но тут они просчитались – ибо в огне пожара удалось уцелеть лишь мне, а достойный Аль Ас-Синд все так же бороздит океаны, не возвращаясь на туманные берега Альбиона. Если еще жив, конечно.

Маймуна почувствовала, какой болью дались юному гостю, с виду такому невозмутимому, столь простые слова. Она жалела и о том, что начала этот разговор. И о том, что позволила себе затронуть больные струны в душе юного помощника своего мужа.

Но еще более жалела Маймуна о том, что слова эти могла услышать Амаль – ибо знала, что к сердцу девушки нет более короткого пути, чем жалость. А то, что дочь тайком прислушивается к беседе во дворе, джинния не сомневалась ни на миг.

– Должно быть, почтенная хозяйка, мне следует рассказать о себе – дабы более не мог я заставить тебя жалеть о неловких словах. И потом, должен же мой уважаемый наниматель знать, с кем имеет дело.

– Я знаю, с кем имею дело, мальчик. Твои руки зачастую говорят куда яснее слов.

– Однако, уважаемый, я все-таки поведаю о том, как оказался в здешних местах. Не хочу, чтобы твоя прекрасная жена считала меня просто неловким варваром, как не хочу, чтобы она подозревала меня в дурных наклонностях или неумных поступках.

Синдбад задумался. Глаза отражали, как далеко он сейчас от теплых лепешек и уюта дома джиннии и ифрита. Он был там, на родных берегах, и голос его выдавал, насколько горько и больно ему это возвращение.

И, наконец, заговорил.

Все замерло без движения, только пролетал ветер и изредка падали последние, замешкавшиеся капли дождя да стекала вода с разрушенной стены. Я долго прислушивался, но других звуков уловить не мог. Мне мерещились враги там, где их не было.

Несколько часов назад это место посетила смерть. Эта куча обугленных развалин была моим домом, и еще прошлой ночью, уставившись в темный потолок своей комнаты, я, как всегда, мечтал здесь о заморских странах. А теперь моя мать лежит в неглубокой могиле, вырытой моими собственными руками, родной дом превратился в руины и дождевая вода собирается лужами в выбоинах древнего каменного пола… пола, выложенного моими предками в незапамятные времена.