Наследница трех клинков - Дарья Плещеева

– Там по тысяче в день мрет, – усугубил Пушкин. – А мне-то каково? Я ведь про брата не известен – выехал он, не выехал? Вот, опять письма не было. А ему и надо убираться прочь – с чумой шутить не след, и формально нельзя по должности – хотя, сдается мне, вся Мануфактур-коллегия давно разбежалась. Хоть бы жену с младенцем догадался отправить в подмосковную или в столицу! Так-то, Нечаев. Приходи ко мне в трактир, хоть за картишками развеемся…

– Может статься, меня на почтамте письмо ждет, – отвечал Михаэль-Мишка, – и мне придется куда-то дальше ехать. А в каком трактире ты стоишь?

– Я в предместье поселился. Как ехать от крепости по Большой Песочной, будет по левую руку деревянная церквушка. Ты, к ней поворотя, увидишь, где извозчики собираются, и там подальше будет трактир. Заходи, право, мы с моим мусью совсем истосковались.

– А что за мусью? – полюбопытствовал Михаэль-Мишка.

– Занятный мусью, к себе в отечество возвращается. Ты когда-либо видал французского попа-расстригу?

Михаэль-Мишка рассмеялся.

– Где ж ты его подобрал?

– На почтамте. Он тоже паспорта ждет. Звать его – Бротар. Парижанин, умница, любезник и франт. Думал, в России молочные реки да кисельные берега. Приехал, лет пять прожил – и затосковал.

– Да оно и понятно – как не тосковать по Парижу. Так ты приходи, Нечаев. Сыграем для развлечения.

– Я, Пушкин, зарок дал – карт в руки не брать, – сообщил Михаэль-Мишка. – Они меня уж чуть до беды не довели, вдругорядь легко не отделаюсь.

– Зарок, ишь ты! Ну, так заходи. Мне делать нечего – я днем по бастионам гуляю, а вечером с мусью Бротаром развлекаемся.

– Зайду непременно.

Они распрощались, и сильно огорченный Михаэль-Мишка отправился на почтамт. Как и следовало ожидать, единожды повернувшись к нему задом, Фортуна сей позитуры не изменила – письма из столицы не было. В тяжких размышлениях он вернулся к дормезу, где ждал его Воротынский.

– Вот только чумы нам недоставало! – и товарищ покрыл хворобу в несколько слоев, да еще знатно отполировал. – Как же быть? Куда эту дуру теперь везти?

– Не знаю! И тут с ней оставаться нельзя! Ну как погоня?

– Но и далеко отсюда уезжать нельзя – должно же быть письмо с распоряжениями! Неужто там не понимают, во что мы вляпались?

– Письмо-то быть должно… Может, в том трактире поселиться, где Пушкин стоит?

– Эй, Нечаев, не пори горячки! – одернул товарища Воротынский. – С ним селиться не след, живо тебя втравит в новую пакость. Или ты не знаешь, кто он таков?

– Знаю. Игрок первостатейный. Ты заметил – он уж не в мундире, а в кафтане?

– Как не заметить! Долгонько его преображенцы терпели. Должно быть, последнюю совесть потерял. А что тебе сказал?

– Что по болезни подал в отставку.

– Да на нем пахать можно.

– На воды в Спа собирается…

– Врет.

– Однако куда-то ж надо деваться?

– В трактир, куда ж еще…

– В Московском предместье поселимся, – решил Михаэль-Мишка. – Помнишь, купец сказывал – там-де русские трактиры, немецкого слова не услышишь? Вот туда нам. А я каждый день буду приезжать на почтамт – должно же быть письмо!

– Там нас, пожалуй, искать не станут, – согласился Воротынский. – Но ежели Бергман сообразит, кто вмешался в игру…

– Как ему сообразить? Ему для того надобно вернуться в столицу и расспросить всех, кто имел к этому делу отношение, хоть и малейшее. Нет, в Московском предместье мы будем безопасны. Фрау Герте все равно, где жить и ходить за девкой.

А девке – там тем паче все равно! Будем ее кормить пряниками, куклу ей купим, лошадку деревянную, лент всяких – и будет сидеть тихо.

Они сели на притомившихся коней, объяснили кучеру, что должен следовать за ними, и покинули крепость через Карловские ворота.

И через четверть часа оказалось, что оба были правы, и Михаэль-Мишка, и Воротынский. Первый – утверждая, что сам Господь им помогает, а второй – беспокоясь, что Бергман, кинувшись в погоню, первым делом станет искать похитителей в Московском предместье.

Здраво рассудив, что огромный дормез незачем таскать за собой по всему предместью, они оставили его на берегу, меж двумя недавно выстроенными амбарами, и поехали искать себе пристанища. В первом же трактире они и услышали от бабенки с метлой, наводившей порядок у крыльца:

– Ой, а не вас ли, господа хорошие, тот немец домогался? Скачите по Московской, догоняйте своего приятеля!

– С чего ты взяла? – спросил Воротынский.

– А он говорил – двое, один молоденький, беловолосый, другому лет под пятьдесят, и по роже видать, что выпить не дурак! И оба – конные!

– Взял след… – прошептал Михаэль-Мишка. – Надо было поскорее из Митавы убираться, подхватить там нашу фрау – и в Ригу, а не устраивать целую дневку!

– Спасибо тебе, голубушка, – сказал бабенке Воротынский. – Коли вернется – передай ему, что мы будем искать себе приюта у Благовещенского храма.

И, развернув коня, послал его вперед крупной рысью.

– А что, тут есть Благовещенский храм? – спросил, догнав товарища, Михаэль-Мишка.

– Должен быть. Или тут не русские живут?

– Куда ж нам податься?

– Одну ночь можно и в гостях у Пушкина провести, – решил Воротынский. – А завтра – будет день, будет и пища. Найдем убежище! Бергман ведь не знает, что нам тут ждать письма. Помечется, помечется – и поскачет в столицу с донесением.

– Не только ждать, но и самим отправить… – начал было Михаэль-Мишка.

– Нет. Мы и на почтамт будем кого-нибудь подсылать. Там не ангелы трудятся – за пятак твое письмо Бергману отдадут с превеликой радостью.

– И то верно…

Эрика порядком заскучала в дормезе. Развлекла ее уловка фрау Герты – добрая женщина изготовила из ленты петлю и надела на Эрикину руку, а конец привязала к своей руке, чтобы мирно подремать.

В окошко видна была амбарная стена – и ничего более. Оставалось только придумывать наряд для будущей свадьбы. А это очень увлекательное занятие. Жаль, что драгоценности остались дома, к рыжеватым волосам очень идут старинные изумрудные серьги, подарок бабушки фон Гаккельн, а бабушка их унаследовала от «того самого» фон Гаккельна, который вряд ли купил их за деньги…

Забавно иметь в роду настоящего корсара, подумала Эрика, или флибустьера, или как эти господа называются. На уроках географии, которые давала ей домашняя учительница, образцовая старая дева, таких слов не произносили. Но Эрика отлично знала, что на портретах прадеда – три абордажные сабли. Это не было его официальным гербом, скорее знаком, принятым среди своих. Была история рода, которая предназначалась для всего окружающего мира, и была своя история – в ней водились даже чернокнижники, искатели кладов, изобретатели философского камня. Мистика в Курляндии всегда была в большой моде – вот и в роду Медемов, из которого нынешняя герцогиня, она в большом почете…