Верный муж прекрасной Лирии - Николай Викторович Мерзкий

Это был тёмный лес, освещаемый лишь светлячками. Вокруг него были звери: лани, волки, вепри, зайцы и другие. Животные и так его почти не боялись, но сейчас они были очень близко, смотря на нашего глупца. Он пытался встать. Было тяжело, будто его били несколько часов. Плоть болела и зудела, а голова кружилась. Он протянул руку к зверям, без слов прося о помощи, но те, в страхе, разбежались, кто куда. Встать ему удалось, а вот боль никуда не исчезла. Заклинания совсем не помогали, а даже наоборот, делали лишь больней. Кряхтя, он брёл вперёд, по еле видимой тропинке, останавливаясь каждую дюжину шагов, чтобы перевести дух.

Через какое-то время, у него получилось выйти на небольшую поляну, откуда он увидел зелёный свет. Этот свет источал костёр, чьё пламя переливалось от салатового, до тёмно-зелёного цвета. У костра были повалены пару брёвен, на одно из которых Хельс сел, дабы погреться. Вокруг шумели ночные птицы, лес был невероятно красив, хоть небо и заполонили свинцовые, тёмные тучи. Этот лес и правда был на острове. Местные называют его Шикхул – пристанище Шиктэда. Хозяина этого места долго ждать не пришлось: огромный мужчина в шубе из листьев и хвои явился к костру, раздвигая вековые древа. Он сел напротив изумлённого юноши и заговорил.

– Ты знаешь, почему оказался тут? – поинтересовался великан.

– Я тот, кто нарушил клятву. – опустив голову ответил Хельс.

– Не думай, что я зол – сказал Шик. – я не злюсь на своих детей.

– Что мне делать?

– Жить дальше, разве я просто так дал тебе жизнь? – заворчал покров.

– Я ведь теперь не смогу вернуться домой. – проговорил он, сжав кулаки. – теперь я не друид.

–Ты напомнил мне одного юношу. – задумался великан. – Одного из первых детей, первый убийца.

– Флаихольфэд?

– Да, он. – рассмеялся Шиктэд. – Тоже плакался, что не достоин быть моим сыном, хоть это, по правде, был несчастный случай.

– И что вы сказали ему?

– Тоже, что и скажу тебе. – указав пальцем на лекаря, ответил он. – Если хочешь получить наказание, то накажи себя сам, только не забудь, что ходишь по этой земле не один.

Они долго сидели у костра, глядя на пламя. Боль немного облегчилась, по сравнению с той, что будто рвала изнутри. Хельс сам не заметил, как заснул. Волки и лисы улеглись подле него, чтобы поделится своим теплом.

Глава 7

Сон. Возможно, это был сон, но смотрелся так натурально, так естественно, что хочется верить в его быль. Может быть, это всего лишь попытка души остаться прежней, оградиться от боли правды, но может это был и правда сам отец отцов, что хотел успокоить раненое сердце нашего друида. Однако, друидом он называться больше не может, ибо нарушил главный их завет. Наш глупец оказался намного слабее разумом и душой, чем мне бы хотелось. Но его история не закончилась, нет.

Пришёл в сознание он уже в знакомом месте: в одной из палат своего госпиталя. Хельс был гол, крепко закреплён к койке и накрыт одеялом. Он не кричал, не пытался выбраться, а лишь смотрел в потолок. Ему было о чём подумать.

Одна из сестёр заметила его открытые и весьма печальные глаза. Он заметил её взгляд и ответил на него своим, а та, мигом скрылась за проёмом и звук удаляющихся шагов оповестил о том, что она убежала. Прошло несколько минут, прежде чем кто-то появился. Это была наша одноногая знакомая, что заправляла тут всем, пока Хельс был в походе.

– Как самочувствие? – спросила она. – больше не будешь вырываться?

– Я… – протянул бывший друид, но немедленно замолчал, чуть ли не начиная рыдать.

Септа села рядом, на его койку и начала гладить его по голове.

– Не знаю, что там произошло, но главное – ты вернулся живым.

– Футе, Чехол, как они?

– Чехол ещё не очнулся, – ответила она, сделав паузу. – Футе пал.

Его сердце ёкнуло, ремни лопнули, и он поднялся. Септа что-то кричала, но он этого не слышал. Он слышал лишь стук своего сердца. Магическими когтями он прошёлся по стене, оставив на ней глубокие борозды. Глаза покрывались пеленой, слёзы текли ручьём. Он почувствовал разряд, его сознание вновь ушло и тело упало обратно.

Прийти в себя он очень долго не мог. Да и не пришёл до конца, однако гнев и горечь сменились на грусть и алкоголизм. Хельс заперся в своём кабинете, почти не выходя из него. Он бы умер от голода, если бы Шал и Септа не приносили ему еду. Шалкаф снабжал бедного юношу, в тайне, алкоголем, за свой счёт, конечно, думая, что это ему хоть как-нибудь поможет.

– Хельс, давай пройдёмся, тебе полегчает! – предложил Шал.

– Отвянь.

– Я выучил новую песню! – радостно сказал бард. – Хотел сыграть тебе, когда ты вернёшься.

– Уж лучше звук льющегося вина в мою кружку.

– Если не пойдёшь, я тебе ни капли не принесу. – пригрозил трактирщик.

– Плевать. – ответил он, положив голову на стол.

– Ну и сиди один, гнить я тебе запретить не могу.

После этих слов он ушёл, хлопнув дверью. Делать было нечего, бывший друид угрюмо встал, направившись к двери.

Они шли почти молча, лишь иногда Шал задавал вопросы и получал ответы, от которых веяло кислотой и перегаром.

К вечеру, они пришли в трактир. Шалу нужно было подготовиться к выступлению, поэтому он оставил унылую тушу за одним из столов, а сам направился в свою комнату. Его остановил отец.

– Ты и его приволок? – возмутился трактирщик. – хочешь, чтобы он всех гостей распугал.

– Он мой друг и ему нужно было выйти из добровольного заключения.

– Друг, не друг – теперь это никчёмный алкаш. – объяснил отец. – Я разрешил тебе здесь играть на своей дуделке, потому что, это привлекает посетителей, а твой дружок выглядит и пахнет так, будто на него вылили ночной горшок.

– Этот дружок вытянул из лап Сфатэд, в бойне под Схольтом, твоего любимого племянника. – озлоблено сказал Шал. – Нужно просто подождать, когда Хельс придёт в себя.

Тот вечер, был самым обычным, по началу, за исключением нашего грустного гостя. Зазвучали первые ноты и зал трактира затих. Мелодия была прекрасна, её можно было сравнить с лёгким, весеннем ветерком, что кружил над полями, лугами, лесом, что проснулся от долгой зимней спячки. Когда выступление Шалкафа окончилось, трактир взорвался гулкими аплодисментами, а в углу, за одиночным столиком плакал наш глупец, то ли от красоты песни, то ли о чём-то своём.

Через несколько дней очнулся Чехол. Даже я не знаю, как он смог выжить