Соборы пустоты - Анри Лёвенбрюк

Ари помрачнел:

— Нет, все это без толку. Уверен, там нет ничего особенного. Просто документы, спрятанные Манселем в пятнадцатом веке. Благодаря тетрадям Виллара он обнаружил этот таинственный туннель и укрыл в нем кое-какие деньги и документы на владение землей. Короче, само по себе содержимое сундука не представляет никакого интереса. Он понадобился для отвода глаз.

Ирис казалась удивленной.

— Послушай, Ари! Это хоть какая-то зацепка! Разве тебе самому не интересно?

— Нет. Мне плевать.

— Ты что, издеваешься? Это тебе-то плевать? Не пори чушь. Уверена, тебе не терпится возобновить расследование!

— С чего бы? Напомню тебе, что начальство категорически нам это запретило.

— Не припомню, чтобы подобные мелочи когда-нибудь тебя останавливали.

— Мне не хочется возобновлять расследование, и точка. Вы делайте, что хотите. А для меня игра в детектива окончена.

— Тогда зачем ты нас сюда позвал?

— Сам не знаю… Разве ты не рада меня видеть? — усмехнулся Маккензи.

Ирис огорченно покачала головой:

— Ты совсем одурел от своей так называемой депрессии! Кто знает, что теперь с нами будет? Если они обыскали наши квартиры, одному Богу известно, на что еще они способны. Твою мать, не станем же мы сидеть сложа руки!

Ари вгляделся ей в лицо. Слишком уж она горячится. Уж не надеялась ли она воспользоваться этой возможностью вытащить его из депрессии и была разочарована его равнодушием? Вряд ли он вправе ее в этом упрекать. Очевидно, она не знает, что у страдающих депрессией все желания подавлены.

— Грубость тебе не к лицу, — ответил он спокойно. — Ирис, если тебе охота устроить крестовый поход против невидимок, в добрый час. А меня все это достало.

Кшиштоф, который до сих пор не вмешивался, накрыл руку Ирис своей, словно желая ее успокоить.

— Слушайте, — предложил он, — для начала я перепрячу сундучок, и мы какое-то время переждем, идет? Посмотрим, что будет.

— Отличная мысль, — ответил Маккензи.

— Обратимся в полицию?

— Нет. Пусть пока все остается между нами.

Неожиданно Ирис залпом выпила виски и вскочила.

— О’кей. Если вам лень оторвать свои задницы, дело ваше. Сожалею, но в мою квартиру вломились какие-то типы, и я хочу выяснить, какого черта тут происходит. Если надо, я справлюсь сама.

Она швырнула на столик купюру в десять евро, развернулась и направилась к выходу.

— Ирис! — окликнул ее поляк.

Но она уже растворилась в толпе.

— Оставь. У нее это пройдет, — пробормотал Ари, глотнув виски.

— Извини, Ари, но ее можно понять. Совсем на тебя не похоже даже не пытаться разобраться в происходящем…

— Меня достали ваши разговоры о том, что на меня похоже и что не похоже… По-моему, это мое право — перестать играться в копа?

— Твои друзья вправе за тебя беспокоиться. После разрыва с Лолой ты сам не свой. Я не так давно тебя знаю, Ари, но с Ирис вы старые друзья, еще бы она за тебя не волновалась. Дело не в том, хочешь ли ты вернуться на работу, а в том, хочешь ли ты вернуться к нормальной жизни или и дальше будешь прозябать в этом баре…

— Отличный бар. И придурков здесь толчется куда меньше, чем в коридорах госбеза, поверь.

— Слушай, я не собираюсь читать тебе мораль. Но помни, если надо, ты знаешь, где меня найти. Сундучок я перенесу в надежное место. Если он тебе понадобится, обращайся. А теперь счастливо оставаться, попробую нагнать Ирис.

Не дожидаясь ответа, поляк встал, дружески хлопнул Ари по плечу и вышел из бара.

Подавленный Маккензи несколько минут сидел, уставившись в пустоту. Он уже пожалел, что так резко говорил с Ирис. Его друзья наверняка правы. Но у него просто не было сил, чтобы заниматься этой историей.

В тридцать семь лет он остался у разбитого корыта. Вступив в полицию по воле случая или, скорее, чтобы угодить отцу — вдовцу, бывшему полицейскому, ставшему инвалидом из-за ранения, полученного на задании, — он чувствовал, что с профессиональной точки зрения ничего не добился. Конечно, он хороший агент, а некоторые даже считают его блестящим аналитиком, но своеволие и врожденная наглость так и не позволили ему найти свое место в жестких рамках госбеза, и теперь он чувствовал себя неудачником. Практически его работа сводилась к череде ежедневных сводок, а два крупнейших в его жизни дела ни к чему не привели. Предпринятая несколько лет назад попытка покончить с засильем Церкви сайентологии во Франции была сорвана неожиданной сменой правительственного курса в отношении «приоритетов» в работе разведслужб. Растиражированного СМИ рукопожатия министра внутренних дел и голливудского актера-сайентолога оказалось достаточно, чтобы Центральное управление вежливо попросило Ари заняться чем-нибудь другим. А дело о тетрадях Виллара из Онкура было преждевременно закрыто.

С Лолой он на несколько месяцев поверил, что сможет преодолеть порожденное этой пустотой головокружение. Молодая женщина, такая свободная, радостная, полная жизни, сумела передать свой пыл Ари. Заполнить пустоту. В ее объятиях ему казалось, что все возможно. Но со временем вновь дали о себе знать разница в возрасте, невысказанное желание Лолы иметь ребенка, профессия Ари, его тяжелый характер… Как он жалел теперь, что не сделал все возможное, лишь бы удержать ее! Он спрашивал себя, не совершил ли он на этом повороте своей судьбы самую большую в жизни ошибку, избрав путь, который их разлучил. Оглядываясь на свое прошлое, мы представляем эти повороты как разветвления дороги с односторонним движением. В прошлое не вернешься, но мы можем угадывать или воображать, какой бы была наша жизнь, если бы…

Ари вздохнул и тут заметил Марион, которая, похоже, уже какое-то время наблюдала за ним.

— Что-то не так, Маккензи? — спросила она, подходя к его столику.

Он через силу улыбнулся:

— Ерунда, просто сегодня не мой день. Ничего страшного…

Официантка взглянула на барную стойку. Хозяин уже ушел, а посетителей стало поменьше. Она пожала плечами и села напротив Ари.

— Ваши коллеги будут ругаться, — заметил Маккензи.

— Переживу! Ну так что стряслось?

— Милая Марион, это слишком длинная история.

— Все ясно. Здесь без любви не обошлось.

Аналитик промолчал, но не сдержал улыбку.

— Ах! Любовь! — прошептала Марион с самым умильным видом. — «Нет ничего хуже любви, разве что ее отсутствие».

— Э-э-э… Саша Гитри?

— Нет, Жан-Жак Гольдман.

Ари расхохотался:

— Да вы просто кладезь премудрости!

— А вы как думали? Я, месье, закончила филфак! А теперь я официантка в баре, и моя работа о языке боли у Маргерит Дюрас мне так и не пригодилась.