Тайны Норы - Нора Шарифф

Шло время, я все больше осознавала, насколько изменилась эта страна. Когда-то каникулы, проведенные здесь, казались мне сказкой, но теперь в глазах жителей столицы читались лишь страх и отчаяние. Подростки моего возраста проводили день на улицах: стояли, прислонившись к стене на углу зданий. Наблюдая за сверстниками, я поняла, что их можно разделить на две группы: от первых можно было ожидать любой пакости, другие были настроены более мирно, но поражали своей почти «овощной» ленью.

Во всех жизненных случаях мой дед следовал принципам веры, и мы волей-неволей должны были жить по его правилам. По большому счету я очутилась в незнакомой стране, с неизвестной культурой и религией, жестко стесняющей нравы. Я не могла соотнести себя с этим странным народом, в который превратились алжирцы.

Записаться в лицей с преподаванием на французском языке можно было только по знакомству. Мои родители не знали никого в этом заведении, но мать сделала подношение директору лицея — подарила дорогую микроволновую печь! В лицее я освоилась быстро, и очень скоро у меня появилось несколько подруг. Нам нравилось проводить время вместе и дискутировать на разные темы. Одна из подруг, Далила, у которой я спросила, кем работает ее отец, постаралась объяснить мне, что именно происходит в Алжире.

— Но сначала ты должна пообещать, что все, что я скажу, останется между нами, хорошо? — шепотом предупредила она. — Мало кто из учеников школы отдает себе отчет в этом. Если они узнают, моя семья окажется в небезопасном положении.

Мое воображение тут же нарисовало несколько вариантов, один абсурднее другого, вообразив ее отца то агентом секретной службы, то звездой шоу-бизнеса.

— Мой отец дипломат, — сообщила она украдкой.

— И это все? — рассмеялась я. — Подумаешь, тайна!

— Нора, ты не знаешь, что происходит в стране. Быть дипломатом у нас — означает подвергаться постоянной опасности.

— Да ладно тебе. Ты просто решила разыграть меня, вот и все.

— Ты должна понять. Дипломаты, министры, военные, генеральные директора ведущих предприятий, послы, врачи, журналисты — все они кое для кого являются мишенями.

— Для кого?

— Для некоторых небезопасных людей.

— О ком ты говоришь?

— О террористах.

— Но кто они такие? Что их заставляет вести себя подобным образом?

— Это экстремисты, фанатики, которые хотят захватить власть любой ценой. В стране идет война. Гражданская война.

Я пристально посмотрела на своих приятельниц. Они бегали, смеялись, играли, как все нормальные девушки. Трудно было взглянуть в глаза правде, которую я только что услышала. Что это: реальность или фильм с фантастическим сюжетом?

Террористы! Гражданская война! Куда же ты попала, старушка?

В четырнадцать лет я наконец-то посмотрела на отца критически, глазами подростка. Какой же я была наивной, когда надеялась, что близость тестя смягчит жестокий нрав этого человека. Все вышло наоборот. По прибытии в Алжир его агрессивность и склонность к садизму только усилились.

Я никогда не понимала этого жестокого и грубого человека. Каждый раз, когда он причинял боль своим близким, он словно получал удовольствие и гордился собой. Сколько себя помню, он переворачивал столы, швырял посуду, оскорблял и бил мать. В Алжире он получил право жизни и смерти для своей супруги, мог ее всячески унижать, относиться к ней плохо и даже лишить жизни. Против нас с Мелиссой он не использовал физическую силу, но не упускал возможности обзывать нас обидными и унизительными прозвищами, что было недостойным для отца по отношению к дочерям. Чем более фанатичным становился он, тем больше ненавидел нас. Он стал почти сумасшедшим, пугливым параноиком, придумывал разные сценарии, в которых его жена оказывалась потаскухой, а я, его дочь, порождением дьявола с испорченной душой.

Ненависть легко прочитывалась на его лице, черты которого огрубели, под глазами залегли круги. Он часто смотрел на нас своим черным, полным ненависти взглядом, и в нем не было даже проблеска здравого смысла. Он стал животным. Посреди ночи я слышала, как стонет от боли мать, словно заблудшая, не нашедшая покоя душа мертвеца. Сколько еще она должна была пролить слез? До сих пор ее приглушенные рыдания будят меня по ночам, как короткий кошмар, после которого уже не уснуть до утра.

Его гнев стал непредсказуем. Без видимой причины он мог разъяриться в любое время суток. Я боялась за жизнь матери, ведь теперь он наносил ей жестокие побои с удвоенной, утроенной силой. Я нередко видела мать, лежащей в крови, искалеченную до неузнаваемости.

Мне казалось, что он может воспользоваться моим отсутствием, чтобы убить ее. Поэтому стала часто сбегать с уроков. Я следила за его приходом и уходом так долго, как могла себе это позволить. Часами сидела в засаде недалеко от дома, а иногда даже под лестницей. Прислушивалась к малейшему звуку, к хлопанью дверью, к шуму отъезжающей машины. Но пугали меня не только звуки, а и тишина! Конечно, мать ни о чем не догадывалась. Я придумывала тысячи причин, чтобы объяснить свое отсутствие преподавателям, а сидя на занятиях, не могла сконцентрироваться из-за недосыпания. Опоздание цеплялось за опоздание. Посещения занятий становились все реже, но я не знала, как иначе разрешить такую ситуацию. Беспокойство мешало мне спать. В тот период я нацарапала несколько мрачных стихов. Помню один из них:

Вот дом, в котором я росла,

Немой свидетель слез моих и горя,

И никому он не расскажет никогда,

Какие муки я перенесла.

Те слезы, пролитые мной,

Могли б наполнить океаны.

Молитвой лишь пытаюсь излечить,

Души не затянувшиеся раны.

Свидетели моих бед,

Стены, кровать, старый плед,

Солнце, ветер, луна,

И ночей тишина.

* * *

Положение становилось невыносимым. Жизнь теряла смысл. Я больше ее не контролировала. Но хуже всего было то, что я чувствовала себя ответственной за мать и сестру. Я должна была что-то предпринять, чтобы вытащить их и себя из этого кошмара. Единственный способ защититься — сделать так, чтобы мой отец (о боже, как я ненавижу это слово) исчез. Да, я желала, чтобы он исчез из нашей жизни навсегда! Я желала ему смерти! Именно тогда в моем сознании возник план, как усмирить этого палача. Несколькими месяцами ранее я сделала большое одолжение Софиану, одному из моих приятелей. Его призвали на обязательную срочную службу в армию, с первых месяцев службы он принимал участие в антитеррористических рейдах, которые редко обходились без жертв. Зачастую потери алжирских солдат в таких операциях составляли до двадцати процентов.

К этому стоит добавить постоянные угрозы от террористического подполья. С момента, когда человек становился солдатом, его жизнь постоянно была под угрозой. Если кто-то из знакомых почему-то был недоволен каким-то человеком, он начинал распускать слухи, что тот-то и тот-то служит в армии и что он нелоялен к террористам. Рано или поздно, но слух доходил и до самих террористов, после чего через несколько дней либо убивали его семью, либо его родственники находили на пороге своего дома отрезанную, набитую камнями голову солдата с «нежным» сопроводительным письмом. Согласна, что пишу с иронией, но не могу найти других подходящих слов для описания подобной ситуации. Можно ли привыкнуть к жестокости? Если да, то почему? Обычная адаптация к условиям окружающей среды?