Жизнь графа Николая Румянцева. На службе Российскому трону - Виктор Васильевич Петелин

слышать из уст союзника, подобнаго вашему величеству, мнения о моих делах, выраженныя вами столь обязательным образом в вашем письме, от 2-го числа этого месяца. Я не могла бы позволить уехать отсюда курьеру графа Сольмса, вашего министра, которому поручены последовавшия ратификации нашего договора, не объявив о том благодарности вашему величеству и не засвидетельствовать вам, как я рада сама, видя оконченным дело, которым водворяется новый интерес, столь существенный для постоянного продолжения союза наших монархий. Наши обоюдные подданные будут вечно иметь к нам о том существенныя одолжения. Мне приятно видеть, что двор венский образумился, и я держусь моего мнения, что ваше величество существенно способствовали тому. Я желаю блага этому двору, вследствие той перемены, и вполне убеждена, что движимые теми же чувствами человеколюбия и любви к спокойствию Европы ваше величество почтет себя расположенным приложить со своей стороны все надлежащия облегчения успеху переговоров, которые откроются между нами троими. Имею честь быть с чувствами высокого уважения, государь, брат мой, вашего величества добрая сестра, верная союзница и друг Екатерина».

Король Фридрих II императрице Екатерине II:

«Сего 17 мая 1772 г.

Государыня, сестра моя, ряд великих событий, ознаменовавших царствование вашего величества, возбудил какой-то восторг к величанию вашей славы, который почувствовали в себе как художники, так равно и писатели; неудивительно, что в этой стране, где столько истинных почитателей вашего императорского величества, даже фабриканты фарфоровых изделий пожелали изъявить свое усердие; они сообщили мне свое намерение, какие я не делал им свои увещания, я не мог им отсоветовать то, я сильно уверял, что мрамор и бронза не довольно прочны, чтобы передать потомству великия дела, которыми поражено воображение и которыя считаются обыкновенными с тех пор, как ваше величество управляет Россиею; я сказал этим художникам, что столь хрупкое вещество, каков фарфор, не достойно представить дела, которыя составят изумление всех веков; они отвечали мне, что великия дела говорят сами за себя, что мраморныя и бронзовыя статуи Цезаря погибли, как будто они были из фарфора, но что виликое имя Цезаря будет жить даже конца веков, что таким образом я не должен им предаться их восторгу, их желанию, которое они не могли подавить; что все века не представляли таких великих событий, как наш век, и что в подобных случаях им должно предоставить свободу воспользоваться тем ради чести прославления их искусства и для того, чтобы не было сказано, что в то время, когда люди таланта величались, прославляя героиню Севера, они были одни, не посвятившией ей талантов; словом, государыня, по убеждению ли то, или по слабости, но я не мог противиться долее их усердию, и хотя я не думаю, чтобы их работа была достойна вашего императорского величества, но осмеливаюсь предложить вам ее такою, какова она есть; ваша снисходительность, государыня, извинить их смелость в пользу их усердия, и ваше императорское величество не посетует на меня, что я пользуюсь этим случаем, чтобы заставить вас вспомнить о самом верном из ваших союзников, пребываю с высоким уважением, государыня, сестра моя, добрый брат и верный союзник Фридрих».

4 августа 1772 года из Петергофа Екатерина II поблагодарила Фридриха II за столь любезное письмо и подтвердила свои союзнические обязательства.

Приближалось совершеннолетие великого князя, с которым были связаны некоторые надежды и самого Павла Петровича, и всей его группы во главе с графом Паниным. Но 20 сентября 1772 года прошло совершенно незаметно, никаких празднеств по этому случаю не было, императрица не пригласила великого князя к управлению государством, не пригласила его даже в Совет, где решались текущие дела.

Граф Орлов сорвал переговоры с Турцией, сначала из-за своей несдержанности и прямолинейности, а вскоре, узнав о камер-юнкере Васильчикове, который стал фаворитом императрицы, безоглядно помчался в Петербург, чтоб загладить свою вину перед императрицей. А что в разрыве виноват был он, Орлов не сомневался. Всегда его личные интересы были на первом плане, сколько раз он изменял Екатерине… Как бы не потерять свое высокое положение в России, а то, что Россия вновь должна сражаться, терять своих воинов, – это у него на втором плане. Но он не дипломат, ему не до дипломатических тонкостей. А вот Екатерина, озабоченная столькими неотложными личными вопросами, внимательно всматривается в решение польских вопросов. Она давно задумала забрать у Польши часть Белоруссии, исконные земли Российской империи. Он десять лет рядом с ней, а задумался ли он хоть на минутку о ее тягостном бремени? Нет! Но то, что он встретил, подъезжая к Петербургу, крайне поразило Григория Орлова: он получил полную отставку, привычное место близ Екатерины II было занято.

2. На государственной службе. Первый брак Павла Петровича

Екатерина II, как только минуло 14 лет великому князю и как только доложили ей, с какой жадностью поглядывает он на молоденьких фрейлин, начала размышлять о его женитьбе. Все мелкие разговоры о плохих отношениях сына и матери были отброшены прочь, она желала сыну лишь добра. Перебрав своих доверенных людей за границей, Екатерина Алексеевна поручила дипломату барону Ассебургу незаметно побывать в германских дворцах и описать подходящих по возрасту принцесс, а она сама сделает выбор. Ахац Фердинанд Ассебург был опытным дипломатом, по молодости он поступил на службу к малоизвестному ландграфу Фридриху Гессен-Кассельскому, но быстро понял, что это место мало что дает ему для карьеры, отправился к датскому королю, но не сошлись, как говорится, характерами, только после этого он пошел на службу к русской императрице, которая тут же оценила его как умного, тонкого, исполнительного дипломата, хорошо знающего языки и родовитую знать Европы.

В кругу близких Павла Петровича был граф Андрей Разумовский, друг детства цесаревича.

«Как мне было тяжело, дорогой друг, быть лишенным вас в течение всего этого времени, – писал Павел Петрович 27 мая 1773 года из Царского Села графу Андрею Разумовскому, служившему на флоте. – Впрочем, клянусь вам, еще большое счастье, что все идет у нас хорошо и что решительно не произошло ничего неприятного как в нравственном, так и в физическом отношениях. Я проводил свое время в величайшем согласии со всем окружавшим меня, – доказательство, что я держал себя сдержанно и ровно. Я все время прекрасно чувствовал себя, много читал и гулял, настоятельно помня то, что вы так рекомендовали мне; я раздумывал лишь о самом себе, и благодаря этому (по крайней мере, я так думал) мне удалось отделаться от беспокойств и подозрений, сделавших мне жизнь крайне тяжелой. Конечно, я говорю это не хвастаясь, и, несомненно, в этом отношении вы найдете