Моя судьба с последней парты - Кира Фарди

А потом она вспомнила синие джинсы и злобную ухмылку. Вкус вонючей тряпки до сих пор чувствовался во рту.

Оля подхватилась и бросилась к унитазу. Рвотные позывы выворачивали пустой желудок наизнанку. Наконец стало легче. Она умылась, а потом сбросила одежду и стала осматривать себя. Ноги походили на розовые сардельки. Красные выпуклые пятна слились в одно и покрывали все тело до пояса. Оля вспомнила, как боролась с тысячами муравьев, и вздрогнула.

Она несмело опустила глаза: русый треугольник выглядел как обычно. На коже не было следов крови. Оля осторожно прикоснулась к интимному месту: немного саднит и все. До смерти хотелось принять душ, но в туалете его не было.

Оля посмотрела в зеркало. Обычное лицо, только немного бледное и осунувшееся. Даже не скажешь, что она пережила рано утром потрясение. Оля оделась, вернулась в палату, легла набок и тихо заплакала. Она не знала, как дальше жить, как смотреть в глаза маме и бабуле, любимому, одноклассникам. Ясно представила, что Жанка начнет расспрашивать про ощущения от первого раза, и со своим циничным подходом к жизни заявит: «Подумаешь, все девушки бабами становятся. Одни раньше, другие позже. И что? Жива осталась — радуйся. А неприятности скоро забудутся».

— Ну, что ты бродишь, горемычная? А теперь еще и нюни распустила, — услышала она голос с соседней койки.

Девушка резко повернулась: она не ожидала, что в комнате еще кто-то есть. Глаза уже немного привыкли к темноте, и Оля увидела старую женщину. Та оперлась на локоть и, прищурив глаза, разглядывала ее.

— Ой, простите, — подавилась рыданиями она. Голос дрожал, сипел и казался совершенно чужим. — Я долго спала?

— А то. Почитай, целый день с утра раннего. К тебе столько людей приходило, а ты все сопишь в две дырочки.

— А кто был? — спросила и замерла в ожидании. Сердце затрепетало от волнения. На секунду Оля даже забылась.

— Мама была. Милиция, тьфу, полиция приходила. Учительница, вся такая из себя модная. Подружка чернявенькая. Всех и не упомнишь.

Сердце остановилось. Разочарование пронзило душу. «А Илья? Где он? Что с ним?» — а противный внутренний голос нашептывает: «Получается, не нужна ты теперь ему. Порченая».

— А молодой человек? — тихо спросила она и затаилась, страшась услышать ответ.

— Парень? Точно не видела, — старуха села, включила ночник, потом надела очки, лежавшие на тумбочке, и подняла голову. — Эй, ты погоди реветь! Залетела, что ли? А энтот козел бросил? Т-ю-ю-ю, блаженная! Нашла по ком слезы лить! Если бросил в трудной ситуации, ты так и знай, не любит.

Слова соседки разбередили открытую рану: Оля уткнулась в подушку. Она задыхалась от горя и слез. Дверь распахнулась, и в палату вошла медсестра.

— Звонарева, проснулась? Иди в процедурку на уколы, — приказала она и исчезла.

Оля встала, вышла в коридор и столкнулась с мамой, которая рассеянно брела, не разбирая дороги. Она бросилась к родному человеку на шею, и слезы потекли с новой силой.

— Мамочка, любимая! Как тебя пропустили? Поздно уже.

— Да так… Ты поплачь, поплачь, доченька, — гладила ее по голове Галина Семеновна, а сама тоже всхлипывала.

Они сели на диванчик, стоявший тут же в коридоре.

— А где бабуля?

— Ты только не расстраивайся сильно, — предупредила мать, — бабушка здесь же, в больнице. В отделении кардиологии. Я и брожу от ее палаты к твоей.

— Что случилось? — всполошилась девушка. Озарение накрыло волной, — это она из-за меня?

— Я не знаю, что сказать, — призналась мама, — как-то все вместе сложилось… Ладно. Справимся. Иди на процедуры.

— Мама, ты Илью не видела? — несмело спросила Оля и с надеждой посмотрела на мать.

Галина Семеновна молчала, глядя вдоль коридора, потом открыла сумочку, покопалась, застегнула замочек. Оля напряженно ждала ответ. У нее даже ладони вспотели от волнения. Ей совершенно не нравилось то, что она сейчас видела. Ее смелая и активная мама вдруг стала нерешительной. Она сгорбилась и резко постарела. Будто судьба сделала такой поворот, что у мамы разом закончились все силы, чтобы идти новой дорогой.

— Доченька, — наконец выдавила из себя Галина Семеновна, — мне тяжело об этом говорить, но ты узнала того, кто на тебя напал?

— Нет, — Оля сделала паузу. Она мяла больничный халат с дыркой на подоле и не решалась продолжать. О таком говорить трудно даже с самым близким человеком. — Они натянули мне на голову черный пластиковый мешок, а когда сняли, я видела только спецназовские маски. У одного глаза были синие, у другого — карие. Вот и все, — Оля всхлипнула.

Галина Семеновна испуганно схватила ее за руку и сжала.

— Прости меня, прости! О, боже! Как тяжело! — лицо мамы сморщилось, уголки дрожащих губ скорбно поехали вниз.

— Мамочка! Где Илья? Я сердцем чувствую: что-то случилось.

— Он привез тебя в больницу и нас дождался, — выдавила из себя Галина Семеновна. — А потом бабуле стало плохо. Я не знаю, куда он потом исчез, — добавила она и отвела глаза в сторону.

Оля вздохнула облегченно: «Слава богу! Зря я так плохо думала на Илью». Она встала, поцеловала мама в щеку и пошла в процедурный кабинет. Случившееся утром уже казалось ночным кошмаром. Пока ждала процедуру, Оля смотрела в окно. Вечерние огни провинциального города весело перемигивались и звали на улицу. Девушка чувствовала, что если Илья поддержит, она сможет забыть о случившемся и начать жить заново.

Когда вернулась обратно, мама по-прежнему сидела на диване, отрешенно глядя в стену. Оля подошла и осторожно обняла ее, а потом по детской привычке положила голову ей на плечо. Они молчали. Каждая думала о своем.

— Оля, — очнулась мама, — ты сказала, что у одного нападавшего были синие глаза, — она помолчала, — а ты не думала, что это мог быть Илья?

* * *

Денис Владимирович с грохотом упал. Он открыл глаза и, подслеповато щурясь, пытался разглядеть, кто перед ним, хотя спросонья не понимал, что происходит. Он приподнялся на локоть, но Илья ногой толкнул его назад. Злость клокотала в нем с такой силой, что он едва сдерживался, чтобы сразу, не разбираясь, заехать кулаком в эту мерзкую физиономию.

Историк выглядел беспомощным и слабым. Семейные трусы в полоску, натянутые на бледное тело, в другой ситуации вызвали бы смех. Но Илья не смеялся. Чувство омерзения к этому человеку переполняло его.

— Лежи, падаль. Повеселился с утра, теперь дрыхнешь как ни в чем не бывало.

— Шереметов, ты что делаешь в моей квартире? — пришел в себя от неожиданности Денис. Он сел, потом, видя, что противник не нападает, прислонился к кровати. — лучше убирайся! Надеюсь, ты понимаешь, что придется отвечать за свои действия?

В его голосе появились металлические учительские нотки, которых боялись самые отъявленные хулиганы. Все в школе знали, что с историком лучше не связываться: заклюет неугодного. Мстить будет по-мелкому, часто и гадко. От бесконечных троек до удаления с урока по пустяку и долгих бесед с родителями, во время которых Денис Владимирович с упоением расписывал, какое у них неразумное и невоспитанное чадо. Отработанная система унижения действовала безотказно.