Марго - Михал Витковский

Она смотрела на меня из-под запотевших очков и расспрашивала. Сладострастно приближаясь ко мне. С трепещущими ноздрями цитировала она отрывки из моего сочинения. Я крикнула:

— Вы не имеете права!

— Дитя мое, я для тебя вместо матери! Не забывай, что я не просто руководительница и преподаватель физкультуры, но и школьная медсестра. Пришло наконец время осмотреть тебя, я и так долго тянула с этим… В твоем теле происходят изменения, типичные для твоего возраста, я должна проверить, правильно ли идет развитие… Ложись на кушетку… Разденься, медика не следует стыдиться.

Она хотела поиграть со мной в пациентку и врача!

— Ну иди… Иди к мамочке… Ты ведь пишешь, что тоскуешь по мамочке, что тебе не хватает любви, иди, иди, прижмись ко мне… Я твоя мамочка, ну, вытрем слезки, не бойся, пани директор не кусается…

И тряпичную куклу протягивает!

Теперь я знаю, к чему приводит людей жизнь в панцире и без удовлетворения в течение долгих лет самых элементарных эмоциональных потребностей. Им не столько секса не хватает, сколько хотелось бы прижаться к первому попавшемуся невинно выглядящему ребенку и сунуть ему куклу. Да к кому угодно прижаться и нюни распустить. А Капралиха жила в концлагере чувств. Месяц примерно перед этими событиями в столовке установили видео, которое стало мощным инструментом власти: в наказание — не давали, чтобы поощрить — давали. Так вот, Лысая, Мясо и Псих должны были показать мне один фильм. Ночью. Тайком. Он оказался тем самым камешком, который вызвал обвал целой лавины кассет. В этих фильмах разные старые капралихи и всякие там женщины-слоны в больших очках в роговой оправе, женщины, выброшенные массовой и любой другой культурой, женщины вспотевшие, плохо одетые, которых не взяли бы даже на кассе работать, у всех у них ЭТО[54]ЕСТЬ. То же, что у семнадцати-восемнадцатилетних с маленькими попочками и носиками, с птичками-яичками… И мне кажется, что это единственное доказательство бытия Божия — что и у старых бабок, и у старых гомиков, и у старых лесб ЭТО ЕСТЬ. Причем, у них это развито даже лучше, чем у молодых. В качестве компенсации, что ли. Так что даже если оно у них старое, а сами они стали бесформенными, пусть их грудь словно перекатывающиеся кучи жира, одна из многих складок живота, но ОНО у них есть и работает. Так что даже на старую перечницу можно подманить молодого перца!

Капралиха стала возиться со мной, и как-то так произошо, что я задела ее жакет. Отлетели пуговицы блузки… Это был кошмар! У этой женщины вообще не было груди! Ее грудь (обе!) была ампутирована! Все ее тело было покрыто шрамами. Я начала спазматически рыдать, я не знала, как надо реагировать — жалеть, бояться, испытывать отвращение, — поэтому все эти чувства я пережила одновременно. Страшные шрамы на месте отрезанной груди! Жесть, особенно для впечатлительного ребенка!

«Панна Малгожата, что вы там понаписали, одни какие-то самоубийцы, женщины-писательницы, помешанные, трансвеститы, педерасты, сплошь маргинальная литература, какие-то демоны, какие-то тюрьмы, какие-то евреи, трансгрессии, истории безумия. Девочка, может, мне с тобой сходить к врачу? Что это еще за Оскар Уайльд со своей любовью к какому-то там Дугласу? Что это за английская или американская феминистка? И, наконец, это ваше: Бог — всего лишь эманация наших страхов! Что это такое? Мы здесь такого не позволим! Оценка: неуд. Это как-никак школа, а не офицерская столовая! Что за литературу ты читаешь, что за книги такие, ведь было четко сказано: на основе пройденного материала, то есть „Канун весны“[55], „Дзяды“[56]. А свобода в „Дзядах“ — это борьба за свободу Народа, а у тебя в голове индивидуальная свобода, которая тебя пока что не касается, потому что у тебя ее нет, и в особенности свобода… не буду говорить чего. Может, мне следовало бы родителей выз…» (Последнее она вычеркнула красным фломастером, потому что, работая на нескольких ставках в нескольких местах, она совсем забыла, что как раз здесь она не может доставить себе удовольствия вызвать родителей в школу и отчитать их.)

Я была в трудном возрасте, не понимала потребностей Капралихи и была шокирована увиденным. Я кричала: «Вы не имеете права!» А она смотрела на меня — тогда мне казалось, что жестоко, сегодня мне кажется — как побитая собака. Будто хотела сказать: да знаю я, знаю, что не имею права. Не имею права, потому что я противная старая Капралиха, ни малейшего не имею права дотрагиваться ни до кого молодого и невинного! И всё же — дотрагиваюсь. Потому что у меня есть власть. Потому что мое тело — учительское, зрелое, одетое и гордо расправленное, а под одеждой — тело кого-то, кто давно уже умер, что, в общем-то, правда. А твое тело практически еще не существует, поэтому оно вроде как прозрачное, твоя кожа прозрачная, через твои ладони просвечивает моя ладонь. А поскольку Мишель Фуко, вдохновленный мощью разрушающих себя сил, замкнутых в пенитенциарных учреждениях, написал свою книгу «Надзирать и наказывать», и там много есть о «податливых телах», о власти и о «приемах эффективной дрессировки», то я тянусь к тебе, потому что не могу не прижаться, не могу дольше не прижиматься к кому-нибудь молодому, просто не могу. И разрыдалась. В коридоре зазвонили к обеду.

— Ты хоть знаешь, — всхлипывала она, — ты знаешь… Я работала в тюрьме, во Вронках. Ты хоть знаешь, что происходит за этими почерневшими кирпичными стенами… ты знаешь, отчего эти кирпичи так быстро чернеют?! Какие там напряжения нарастают, постоянно нарастают! Во всех закрытых учреждениях, во всех исправительных колониях… Что происходит хотя бы у нас за стеной, в мужском отделении; как их там скручивает от похоти? Все время (и в эту минуту тоже!) десятки, а может, миллионы молодых парней не находят себе места от дикого вожделения, из-за которого там образуется безумный вакуум, из-за которого могут взорваться стены, потому что вакуум становится все интенсивнее, а отсутствие женщины все фатальнее. И что эти люди страдают все время, а вместе с ними и я, мученица. Эта армия, если бы ее выпустить, весь мир в одночасье раскатала бы по бревнышку. А они вынуждены там живьем терпеть, без наркоза, если только не принять за наркоз кошмарную вонь обедов на тележках.

— Что касается обеда, то…

Капралиха снова сделалась строгой и зашипела:

— Ты… ты — империалистическая сука! Конец твоим походам по дальнобойщикам! Куда спрятала доллары?! — И давай мне карманы выворачивать. — Признавайся, подстилка, где прячешь доллары, которыми они тебе платят? Не то сейчас кликну Лысую, уж она-то мне скажет как на духу, вызову Психа, не думаю, что хоть что-то может быть ей не известно… — На манер тюремных лесб она называла девочек мужскими погонялами.

Честно говоря, на этот раз именно я оказалась наивной, потому что мне в голову не приходило, что я могла с тех мужиков что-то поиметь или хотя бы просто заговорить с ними.