Ключ от бездны - Илья Масодов

— Но это не просто обычная какая-нибудь книга. Мы ничего не можем в ней прочитать. Одни клинышки и скобочки, — Наташа достает книгу из сумки и раскрывает ее, показывая черному глазку. — Мы думали…

Старуха начинает возиться с замками. Что-то все время лязгает и срывается, наконец дверь отползает чуть назад, и тяжелая, ужасная вонь обрушивается на девочек, у Любы аж перехватывает дыхание и грудь сжимается в тошнотворном спазме. Она закрывает нос рукой.

Дверь отползает глубже, и Наташа втаскивает Любу внутрь. В коридоре почти ничего не видно, Любе с трудом удается различить старуху, прижавшуюся к вешалке, как сноп темных тряпок, обвалившийся со шляпной полки. Старуха задвигает дверь, щелкает замок, и потом в стене открывается рыжий проем на заполненную тусклым садящимся солнцем кухню. Приглушенный вязанными занавесками свет проникает в коридор, отображая мятые газеты и милицейскую фуражку на туфлях и рваных тапках под вешалкой.

— У вас сын — милиционер? — спрашивает Наташа, касаясь рукой защелкнувшегося замка. Люба дышит сквозь зубы, зажав пальцами нос. Наташа оглядывается на нее и тыкает пальцем в замок, а сама переступает порог кухни, держа книгу перед собой. Люба осторожно поворачивает головку замка и чуть тянет дверь на себя, чтобы возвращающаяся на место щеколда уперлась в засов.

— Милиционер у меня, — хрипит старуха, еле дыша.

Воздух со свистом входит в ее тело через оскаленный рот. Лицо старухи плохо различимо, потому что она стоит спиной к окну, волос на голове у нее совсем мало, оставшиеся растрепаны, как одуванчиковый пух. Она не выдерживает стоять и садится на деревянный табурет с толстыми ребристыми ногами, застеленный куском клеенки. Наташа кладет захлопнувшуюся книгу на стол, рядом с чашкой и отблескивающими бутылками, в разной степени наполненными жидкостью. Старуха смотрит на книгу, по-прежнему не в силах справиться с дыханием, в остекленевших вытаращенных глазах ее Люба не может различить никакого интереса, одну только похоть смерти, видимо и теснящую старухе грудь. Опухшая венами рука с крупным тесненным перстнем на безымянном пальце бессильно лежит перед старухой на столе, она не может подняться за книгой, камень в перстне черен, как вороний глаз, и оправа захватывает его тонкими изогнутыми колючками, похожими на муравьиные челюсти. За стеной, в глубине запыленных комнат, Люба различает неясный звук, будто кто-то перетаскивает с места на место тяжелый чемодан.

Наташа присаживается на другую табуретку, поджав ногу, и Люба видит потемневшую подошву ее летней туфельки без каблука.

— Макулатура, — с клекотом выдергивает из себя Лариса Леопольдовна. — Денег не стоит.

— Так вы же, бабушка, и не открыли даже, — обиженно протягивает Наташа.

— И так вижу, — старуха чуть подается вперед, сглотнув морщинистым горлом, как большая жаба. — Но уж ладно, возьму. Я вам, девочки, судьбу расскажу. Жизнь вашу и смерть.

— Вы нам лучше, бабушка, про дерево расскажите, над которым над которым то птичка пролетит, то звездочка с неба упадет, — произносит Наташа, скромно поднимая ресницы.

— Я сказок не помню, — глухо хрипит Лариса Леопольдовна. — Ты уже взрослая, я тебе про смерть расскажу.

— Про смерть не интересно, — Наташа потешно морщит носик. — Хочу про дерево. Пожалуйста, расскажите про дерево, а то вы помрете, и никто не расскажет.

Лариса Леопольдовна издает глоткой звук, похожий на облегчение прямой кишки обратно в перегнивший живот. Люба вдруг догадывается, что это смех.

— Помрете ведь, Лариса Леопольдовна, — нежно тянет Наташа, вынимая из стоящей на столе чашки ложечку. — Вы старая, больная, еле дышите, еле ходите…

— Пошла вон! — гавкает старуха. — Вон, падло!

— А как же звездочка? — изумляется Наташа, словно не замечая этой грубости. — Пожалуйста, расскажите хоть про звездочку. Ну я вас очень прошу, очень-очень, вы уже почти труп, и кто мне потом расскажет…

Лариса Леопольдовна вновь издает кишечный звук, который неожиданно превращается в имя собственное.

— Надя! — всхлипывает она.

В углу кухни, за рваной занавеской, бывшей вероятно в свои славные эротические времена даже летним платьем хозяйки, белым в голубой цветочек, дергается дверь чулана, и из стены выбирается грузное тело, неся с собой тучу вони и раздраженных мушиных голосов. Надя, в прошлом дворничиха дома номер восемь, грузна и неповоротлива, зато несгибаема в ближнем бою. Когда она выволакивается на свет, становятся видны ее бесформенные босые ноги, могучие, усыпанные лиловыми синяками и вздувшимися гнойными язвами. Она одета в розовую вязаную кацавейку, испорченную пятнами грязи, и бесфасонную мини-юбку холщового цвета. В руке Надя держит кухонный топор. Некогда бурячно-багровая, одутловатая рожа ее теперь вовсе заплыла и сильно посинела, словно на нее нашла тень непреходящего гнева, глаза превратились в узкие щели, а волосы растут из головы, как пряди рыжеватой пакли. Надя и прежде была толста, но после смерти, — а умерла она три года назад морозной зимней порой на лавке, упившись до озверения и заблевав свежевыпавший снежок гнилым супом, а под занавес еще и обоссавшись, — после смерти она стала еще толще, раздулась, как носорог, и толщина есть не водянистая рыхлость трупа, а рычажная боевая масса, способная сокрушить собой даже кирпич.

— Вышвырнуть вон! — всхрапывает Лариса Леопольдовна, даже не оборачиваясь к своей слуге, с такой злостью, что из пасти ее вылетают в воздух брызги слюны.

Услышав приказ, Надя свирепо ревет. Люба дергается назад, к входной двери, а Наташа вцепляется рукой в обложку своей книги.

— Помоги мне! — пронзительно взвизгивает она.

Что-то с размаху ударяется во входную дверь, которую Люба оставила открытой, дверь распахивается, глухо хлопнув по одежде на вешалке, заходящее солнце меркнет, воздух становится, как темный мед, и какая-то косая сила бьет в бульдожье лицо Ларисе Леопольдовне, старуха сотрясается от удушья, судорожно закатив мутные зрачки, Надя бросается в бой, грузно врезаясь плечом в пузатый холодильник, она с ревом заносит над припавшей к столу Наташей топор, но Обезьяна с разбегу ударяется ей плечом в живот, тонкий локоток дергается вверх, и зловонная тьма выплескивается из брюха дворничихи на пол, желтая пластмассовая лампа под потолком кухни вздрагивает от ее бешеного рева. Обезьяна с писком выдирает нож и бьет снова, раз, еще раз, прежде чем топор не обрушивается вниз, но он уже не находит там себе рыжих косичек и с лишь грохотом разбивает край стола. С диким воем Надя поворачивается вокруг своей оси и крушит вторым ударом какие-то склянки у плиты. Обезьяна падает на колени, едва уворачиваясь от летящей сверху смерти.

«Кольцо», — шепчет потемневший воздух. «Ее сила в кольце». Наташа всем телом упирается в табуретку, ногти впились в книгу, зубы стиснуты. Но старуха никак не хочет умирать.

— Федя! — хрипит Лариса Леопольдовна, захлебываясь апокалиптическим сумеречным светом.

Что-то тяжелое уже ползет по коридору, придыхающе шипя, Люба с ужасом прижимается к дверному косяку, больно чувствуя спиной всю его деревянную твердость. Ветка стоит у входной двери, глядя мимо Любы в коридор, лицо его белым-бело. Надя схватывает наконец Обезьяну своей свободной от топора рукой, Люба даже может различить ее грязные огнившие пальцы в рыжих волосах девочки, оторвав от пола, дворничиха с фанерным хрустом бьет своего маленького взвизгнувшего врага о кухонную тумбу, Наташа резко оборачивается к ней, пристукнув книгой об стол, по застывшему бескровному лицу ее текут прозрачные капли пота.