В тени побед. Немецкий хирург на Восточном фронте. 1941-1943 - Ханс Киллиан

В то же самое мгновение другая женщина, коммунистка, как фурия кидается на молодую, несмотря на ее рану, ее боль, кричит на нее, ругается, угрожает – точно с цепи сорвалась. Доктор Михаэль и другой коллега бьются с ней, хватают за руки и отбрасывают назад. Я тоже вскакиваю с места, загораживаю кровать и начинаю орать на бешеную мегеру в униформе. Если не слова, то, по крайней мере, мои угрожающие жесты ей наверняка понятны. А главного врача я прошу незамедлительно отправить эту свирепую даму в лагерь военнопленных. Там срочно требуются русские врачи.

Ее выводят, дверь закрывается. Я остаюсь наедине с другой, мертвенно-бледной, которая лежит здесь в муках, полная отчаяния. Ее взгляд необычайно растрогал меня. Затем она поворачивает голову, прячет лицо в подушки и начинает безудержно рыдать.

Татьяна знает, что потеряла честь, свое лицо и что потом ее потребуют к ответу, отправят в Сибирь или вообще расстреляют… в то время как другая останется жить. Я чувствую, что мне нечем дышать. Повеял ледяной восточный ветер. Подавленный, я выхожу и оставляю ее одну.

Себеж расположен на берегу очаровательного озера среди покатых холмов. В результате тяжелых боев город сильно пострадал. Разрушенные, спаленные дома, сломанные телефонные вышки, с которых гроздьями свисают спутанные провода, загораживают улицы. В нескольких сохранившихся на полуострове домах расположены два наших лазарета. У дверей одного из них стоит профессор Виганд. Мы сердечно приветствуем друг друга.

– Этот лазарет осматривать уже не требуется?

– Да, я тут уже побывал. Поезжайте в другой, а мне нужно дальше на север, в Опочку.

– Тогда сегодня вы берите на себя левый фланг армии, а я – правый. Согласны?

Он кивает.

– Так лучше всего, – замечает он. – Идут тяжелые бои. К северу от Себежа образуется большой котел. Там должны окружить несколько русских дивизий. Вы хотите что-то сказать? – прибавляет он.

– Да.

– И что же?

– Я думаю, нам следует издать общие указания для предотвращения газовой гангрены. Я постоянно обнаруживаю, что при обработке ран допускаются принципиальные ошибки. Каналы ран вычищаются и выскабливаются не полностью. Потом, эта вечная проблема с жесткими гипсовыми повязками. Вечно одно и то же. Конечность отмирает, и все – ампутация.

– Сделаем, – резко отвечает он. – Еще что-то?

Теперь настало время сказать ему. Медленно, стойко выдержав его ожидающий взгляд, я произношу:

– Я заказал сульфаниламид через главного врача армии для тех дивизий, за которые я отвечаю. И я его получу.

Он глубоко вздыхает:

– Вы все-таки настояли на своем. Так я и думал.

Абсолютно спокойно и беспристрастно я объясняю ему:

– Мы хотим выяснить, есть ли преимущество у сульфаниламида и стоит ли применять его при обработке ран. Кажется, при легочных ранениях он будет полезен. В соответствии с вашим пожеланием ваш район не будет обеспечен сульфаниламидом.

Виганд застонал и скривился. Он испытывает явное отвращение к сульфаниламиду. Ему совсем не понравилось, что я, так сказать, загнал его в угол. Чтобы умерить его раздражение, я предлагаю составить общую инструкцию по применению и через главного врача армии донести ее до всех.

– Таким образом, – добавляю я, – принципы классической хирургии останутся незыблемыми.

Теперь в его ворчании слышатся нотки примирения.

– Согласны?

Он взял себя в руки, даже можно разобрать, что он бормочет. Постепенно и нехотя он сдается:

– Ладно, договорились. Как только появится возможность, напишем директивы. Если вам угодно. Однако все равно из этого ничего не выйдет. Вот увидите.

Мы тепло прощаемся друг с другом.

– Счастливой поездки! – кричу я ему вслед и думаю: однако вопрос с сульфаниламидами разрешился лучше, чем я предполагал.

Едва автомобиль Виганда скрылся за поворотом, Густель повез меня в другой лазарет. Мы легко находим его, он расположен недалеко от церкви прямо на возвышении. Когда я вхожу, хирурги оперируют одновременно на разных столах и не могут оторваться от работы. Поэтому меня сопровождает только главврач, странноватый человек с кривыми ногами. Заметно, что он придает большое значение своему положению и статусу, который является своего рода компенсацией за все недостигнутое в мирное время. Судя по его выговору, он родом из Саксонии. В нем чувствуется военная жилка. Вместе мы совершаем обход. Все в порядке.

– Есть ли у вас отделение для русских раненых? – осведомляюсь я между делом.

– Да… конечно.

– Можно его осмотреть?

– Непременно, оно расположено в соседнем здании. Правда, он медлит, по всей видимости, этот осмотр ему не по душе.

Многим полевым госпиталям в то время приходилось устраивать такие специальные отделения и оказывать помощь самим, потому что русских врачей не было.

Мы идем в соседний дом, на который указал главврач. Здесь находятся свыше сорока раненых красноармейцев. Видно, что медицинская помощь оказывается им кое-как, не в полной мере. Медленно переходя от одного человека к другому, мы движемся по огромному залу. Внезапно останавливаемся перед жутко обезображенным русским, который, похоже, уже умирает. Я срываю с него покрывало. Стреляное ранение легких. Повязка на груди пропиталась кровью. Обнаженное тело мужчины вздулось от воздуха, как у водолаза, опухшее лицо изуродовано, глаза слиплись, веки выпирают. Бесформенная шея раздулась и сильно напряглась. Русскому не хватает воздуха, он вот-вот задохнется, он весь уже темно-синий. Нет никаких сомнений: эмфизема легких и средостения.*[4]

При выдохе воздух поступает в ткани, под кожу и скапливается в средостении.[5] Легкие, а также крупные вены сдавлены изнутри. Приток крови к сердцу крайне затруднен.

Я быстро хватаю его запястье, нащупываю пульс и едва-едва ощущаю его. Сердце бьется слишком быстро, а кровяное давление резко упало. Жизнь человека в смертельной опасности, в нашем распоряжении осталось всего несколько минут.

Я не могу получить представления о состоянии легких, так как вся грудная клетка, брюшная полость и даже бедра, включая половые органы, уже вздулись от скопившегося воздуха. При простукивании они издают глухой коробочный звук, а при надавливании на огромные воздушные подушки слышится скрип, подобный хрусту снежного кома. Можно ли, можно его еще спасти? – задаю я себе мучительный вопрос.

– Немедленно в операционную, быстрее, иначе будет слишком поздно!