Влюбленный виконт - Эмма Уайлдс

— Дядя Чез сказал, что ты убедил его вложить деньги в твою судоходную компанию. — Танцуя, Элизабет смотрела на него из-под густых ресниц. — Люк, насколько я понимаю, тоже подумывает об этом.

Эта компания была его идеей, и хотя Майлз был в достаточной степени уверен в этом рискованном предприятии, но не совсем хотел объявлять его исключительно своим.

— Инвесторов очень много, — сказал он уклончиво, увлекая Элизабет в поворот и придерживая за гибкую талию. — Компания не только моя.

— Хм.

— Что это значит?

Она прищурилась.

— Это значит, что, когда ты напускаешь на себя этот особенно закрытый вид, тебе есть что скрывать. Я тебя знаю.

Хотелось бы ему, чтобы она его знала и в библейском смысле. Он научил ее плавать, ездить верхом на пони, лазать по деревьям… ему страшно хотелось научить ее медленным, долгим, томным любовным ласкам, посвятить ее в радости плоти основательно, чтобы оба они задохнулись, а потом насытились…

Ему не позволили рассказывать, что королевская семья тоже решила вложить деньги в его компанию. Если эти попытки окажутся успешными, а он был совершенно уверен, что это вполне возможно, когда-нибудь он станет богатым человеком.

Но это «когда-нибудь» может наступить слишком поздно. В этом сезоне Элизабет выйдет замуж.

Чтобы изменить тему и поддразнить девушку, он сказал со злорадной улыбкой:

— Лорд Портер держится поблизости — ждет, когда кончится этот танец. Не думаю, что тебе будет просто убежать от него, Эл.

Она произнесла не приличествующее леди слово, которому Майлз научил ее очень давно, и он с трудом удержался от смеха.

И следующий вальс он тоже танцевал с ней.

Люк проснулся — потный, ничего не понимающий, запутавшийся в туманном луче луны, лежавшем поперек его кровати. Простыня сползла с него. Он сел, дрожа, хотя лето было в разгаре и было жарко и сыро, сглотнул вопреки протестам пересохшего горла и выбрался из постели.

— Проклятие, когда это кончится?

Не одеваясь, он подошел к окну, поднял раму, чтобы ощутить хотя бы легкое дуновение ветерка, и, положив руки на подоконник, глубоко втянул воздух. Глядя в окно, он видел не аккуратные тенистые дорожки и ухоженные цветочные клумбы сада, а каменистый склон, ледяную хватку испанской зимы, разрушенный женский монастырь на фоне огненного неба и языки пламени, вздымающиеся вверх, пожирающие все без милосердия.

Во время кошмаров он слышал крики. В действительности эта страшная ночь была совершенно тихой, если не считать адского потрескивания огня.

В тот день она казалась такой красивой в мантилье ее матери, ее темные волосы блестели, когда она стала на колени перед алтарем и вложила руку в его руку, а вокруг них мерцали свечи. Церемонию он почти не помнил, он просто повторял слова, а потом все кончилось.

Она стала его женой.

Как жаль, что в тот же день он обнаружил, что только дураки влюбляются во время войны…

Лицо у него было влажное. «Это пот, а не слезы», — сказал он себе и подошел к тазу, чтобы окунуть полотенце в тепловатую воду и вытереть липкую кожу. Он оделся быстро, потому что знал по опыту, что уже не сможет вернуться ко сну. Быстро застегнул брюки, кое- как засунул в них рубашку, натянул сапоги… сюртук надевать не стал — было слишком тепло для сюртука. Небрежно расчесав волосы пальцами, спустился в темноте вниз по лестнице особняка в Мейфэре и пошел по тихим длинным коридорам, зная дорогу так хорошо, что ему вполне хватало света луны, падавшего сквозь окна галереи.

Дорога до Сент-Джеймс-стрит была темная. В тишине раздавались его дробные беспокойные шаги, и он пытался прогнать кошмарный сон при помощи физических усилий. Он поднялся по ступеням элегантного особняка, воспользовался своим личным ключом и вошел в холл, в котором слабо пахло ландышем. Когда-то — казалось, то было в какой-то далекой жизни — он купил этот особняк для себя. Когда отец умер и титул перешел к Люку, он был в Испании. Вернувшись, он переехал в апартаменты виконта в просторном фамильном доме, хотя и неохотно, только из чувства долга.

В коридоре еще горела лампа, но это его не удивило. Регина была полуночницей. Он даже рассчитывал на это. И еще у нее всегда стоял графин с его любимым виски на случай его прихода, и на это он тоже рассчитывал.

Зайдя в библиотеку, он увидел, как она, одетая в пеньюар, склонялась, хмурясь, над рисунками, разбросанными на полу, длинные волосы падали ей на лицо. Шторки на высоких книжных шкафах были задернуты, мебель отодвинута в сторону, чтобы дать место непринужденной демонстрации ее работ.

— Мне показалось, я слышу, как кто-то открывает дверь. Который час?

— Поздно. — Люк криво улыбнулся. — Или рано, в зависимости от того, как на это посмотреть.

Безразличие к тому, что в дом вошел посторонний, было вполне типично для нее. К счастью, опытная экономка следила за такими земными делами, как запирание дверей на ночь.

— Я на это никак не смотрю. — Регина грациозно поднялась с пола, расправила свой шелковый пеньюар цвета индиго и улыбнулась. — Моя эклектичная душа не отмечает движения солнца, ты это знаешь.

Она шутила только наполовину. Его единокровная сестра была художницей и необычайно свободной натурой.

— Я заметил. Это что-то новое? — Он указал жестом на наброски углем. — Обычно ты работаешь в цвете.

— Я всегда экспериментирую. — Она подошла к маленькому столику, вынула хрустальную пробку из графина, налила в бокал янтарную жидкость и, подойдя к Люку, подала ему.

— Я не говорил, что хочу выпить.

Он огляделся в поисках, где бы сесть, потому что кресла были расставлены совершенно беспорядочно.

— Тебе и не нужно об этом говорить. — Она села в обитое бархатом кресло, стоявшее под прямым углом к коллекции рисунков, и перекинула ноги через подлокотник. — У тебя иногда бывает такой необычный вид… ввалившиеся глаза, и, кажется, сегодня одна из таких ночей. Учитывая, сколько сейчас времени, не нужно прилагать особенно много умственных усилий, чтобы понять, что у тебя бессонница.

— Бессонница, — пробормотал он и сделал несколько глотков, — это только часть проблемы.

Он решил подойти к ближайшему книжному шкафу и опереться о него плечом.

Учитывая, что у них разные матери, Регина была сверхъестественно похожа на Элизабет — с такими же большими серыми глазами и изящными чертами лица. Но в отличие от гибких форм Элизабет у их старшей сестры было телосложение статуи, и еще она унаследовала от матери презрение к условностям. В свои тридцать с лишним она не была замужем и не выражала ни малейшего желания изменить свое положение. Если у нее и были любовники, она была настолько скрытна, что Люк ничего об этом не знал.

— Опять дурные сны?