Мгла над Инсмутом - Говард Филлипс Лавкрафт

Болота тонули в ослепительном мерзком багряном сиянии, струившемся из странных древних руин на острове вдали. Их вид был неописуем – должно быть, я сошел с ума, так как мне виделось нетронутое величественное здание с колоннами; мрамор его антаблемента пылал, вздымаясь в небо подобно куполу храма, стоявшего на вершине горы. Визжали флейты, раздался барабанный бой, и мне, сраженному ужасом, казалось, что я вижу причудливые черные грибовидные тени на фоне сияющего мрамора. Зрелище это было колоссальным, хоть и немыслимым, и я не смог бы оторваться от него, если бы слева от меня флейты не стали звучать громче. Дрожа от ужаса, причудливо мешавшегося с наслаждением, я пересек круглую комнату, дойдя до северного окна, откуда мог видеть деревню и равнину на краю топи. И вновь мои глаза распахнулись в диком изумлении, столь великом, словно мгновение назад я не был свидетелем действа, лежавшего за пределами природы: там, на жуткой равнине в красном свечении, двигалась процессия существ, подобных которым не видел никто, разве что в ночных кошмарах.

Облаченные в белое, духи болот наполовину скользили, наполовину плыли по воздуху, медленно приближаясь к спокойным водам и руинам на острове, меняя порядок самым невероятным образом, будто двигаясь в некоем древнем торжественном обрядовом танце. Движения их прозрачных рук подчинялись отвратительному визгу незримых свирелей, в жутком ритме маня за собой толпу неверно шагавших рабочих, что, подобно собакам, слепо и безрассудно шли им вослед, спотыкаясь, будто ведомые безыскусной, но необоримой дьявольской волей. Не меняя направления, наяды приближались к трясине, и откуда-то снизу под моим окном через одну из дверей замка потянулась цепь тяжко бредущих людей – на ощупь проложив путь через двор и прилегающую часть деревни, отстающие присоединились к колонне ковыляющих рабочих на равнине. Несмотря на расстояние, я узнал в них слуг с севера, так как среди них мелькнула уродливая, неповоротливая фигура повара, чей нелепый вид лишь подчеркивал трагичность происходящего. Визжали ужасные флейты, и вновь развалины на острове отозвались боем барабанов. С безмолвным изяществом наяды достигли воды, одна за другой растворяясь в древней трясине; те же, кто следовал за ними, не останавливаясь, неуклюже проваливались в болото, оставляя за собой лишь водовороты омерзительных пузырей, едва различимых в багровом свете. Наконец, когда жирный повар, замыкавший цепь несчастных, последним погрузился в эти мрачные глубины, свирели и барабаны смолкли, и в тот же миг померкло слепящее багряное сияние, исходившее из руин, оставив опустевшую роковую деревню на милость тусклой нарождавшейся луны.

В душе моей царил неописуемый разгром. Я не знал, безумен ли я, или все же сохранил рассудок, сплю я или бодрствую – меня спасло лишь благостное оцепенение. По всей видимости, я поступил самым невероятным образом и возносил молитвы к Артемиде, Лете, Деметре, Персефоне и Аиду. Все, что я с юных лет знал об античности, рвалось с моих губ, так как чудовищность произошедшего пробудила во мне доселе дремавшие суеверия. Я чувствовал, что стал свидетелем гибели целой деревни, зная, что теперь со мной в замке лишь Денис Барри, чья самоуверенность обрекла всех на смерть. С этой мыслью меня сковали новые пароксизмы страха, и я рухнул на пол, но не потому, что упал в обморок, нет – от бессилия и беспомощности. Я ощутил дуновение ледяного ветра с востока, где в окне виднелась луна, и где-то внизу в замке раздались дикие вопли. Вскоре они усилились, и в них слышалось нечто, не поддающееся описанию. Едва вспоминая их, я теряю сознание. Могу сказать лишь одно – тот голос когда-то принадлежал моему другу.

Должно быть, спустя какое-то время холодный ветер и крики вывели меня из оцепенения, так как я помню, как во мраке мчался сквозь залы и коридоры, затем через двор, навстречу страшной ночи. На заре меня нашли бесцельно слоняющимся близ Баллилау, но душевный покой я навсегда потерял не из-за ужасов, что я видел и слышал той ночью. Выйдя из тени, я беспрестанно бормотал о двух необычайных обстоятельствах, случившихся во время моего побега: пусть даже они незначительны, но воспоминания о них неотрывно преследуют меня, едва оказываюсь один в болотистой местности или под луной.

Когда я бежал из проклятого замка вдоль края топей, моего слуха достиг новый звук: обыденный, но ранее не слышанный мною в Килдерри. Стоячие воды, где раньше не водилось ничего живого, теперь кишели ордами гигантских, покрытых слизью лягушек, пронзительно и безостановочно квакавших голосами, чей тон никак не вязался с их размерами. Раздуваясь, они отливали зеленью в лунном свете, и, кажется, глаза их смотрели на его источник. Я проследил за взглядом одной особенно уродливой и жирной лягушки и тогда увидел нечто, окончательно лишившее меня рассудка.

Глаза мои проследили за лучом тусклого, дрожащего, не отражавшегося в водах топей света, исходившего из странных древних развалин на островке и простиравшегося к ущербной луне. Там, наверху, на этой бледной тропе, мое воспаленное воображение представило тонкую, медленно извивающуюся тень; зыбкую, изломанную, словно влекомую незримыми демонами. Невзирая на безумие, владевшее мной, в этой ужасной тени я увидел чудовищное сходство – тошнотворную, немыслимую карикатуру – богомерзкий образ того, кто был Денисом Барри.

1921

I

Запомните накрепко: в последний момент никакого зримого ужаса я не увидел. И сказать, будто окончательный вывод я сделал в состоянии психологического шока – последней соломинки, заставившей меня среди ночи спешно покинуть уединенную ферму Эйкли и помчаться в его автомобиле по безлюдной дороге меж округлых холмов Вермонта, – значит игнорировать элементарные факты. Невзирая на все серьезные вещи, которые я увидел и услышал, невзирая на всю наглядность впечатления, произведенного на меня этими тварями, я даже теперь не могу в точности сказать, прав я был или нет, придя к ужасающему умозаключению. Ведь, в конце концов, исчезновение Эйкли ни о чем не говорит. В его доме не нашли ничего подозрительного, за исключением следов от пуль, продырявивших стены снаружи и внутри. Можно было подумать, что он просто вышел на прогулку по окрестным горам и не вернулся. Ничто не указывало на то, что в доме побывали некие гости, и в его кабинете не нашли тех жутких металлических цилиндров и машин. А в том, что высокие лесистые горы и бесконечный лабиринт журчащих ручьев, среди которых он родился и вырос, внушали ему смертельный ужас, тоже нет ничего необычного; ведь тысячи людей подвержены аналогичным болезненным страхам. Странное же поведение, как и обуревавшие его приступы страха, можно легко объяснить эксцентричностью натуры.

События, сыгравшие столь значительную роль в моей жизни, случились во время печально знаменитого Вермонтского наводнения 3 ноября 1927 года. Тогда – как и сейчас – я преподавал литературу в Мискатоникском университете в Аркхеме, штат Массачусетс, и изучал древние поверья Новой Англии. Вскоре после того небывалого в истории наводнения среди множества публикаций в прессе о разрушениях, бытовых тяготах населения и помощи пострадавшим появились и странные сообщения о существах, обнаруженных в речных запрудах; тогда многие мои знакомые пустились с азартом обсуждать эти новости и попросили меня пролить свет на сей предмет. Мне было лестно сознавать, что они столь серьезно относятся к моим штудиям местного фольклора, и я постарался разоблачить те дикие россказни, которые, как мне представлялось, выросли на почве невежественных деревенских суеверий. Меня немало забавляло, как некоторые весьма образованные люди с полной серьезностью настаивали на том, будто циркулировавшие слухи основывались на фактах – пусть даже искаженных и неверно истолкованных.