Путешествия в Центральной Азии - Николай Пржевальский

«Буря жизни, жажда деятельности и заветное стремление к исследованию неведомых стран внутренней Азии снова отрывали меня от родного крова. Бросалось многое, даже очень многое, но самою тяжелою минутою всегда было для меня расставанье с матерью. Ее слезы и последний поцелуй еще долго жгли мое сердце. Не один раз, среди дикой пустыни или дремучих лесов, моему воображению рисовался дорогой образ и заставлял уноситься невольно к родному очагу»…

Ввиду всех этих огорчений и вызванного ими упадка духа телеграмма военного министра, предписывавшая отложить путешествие вследствие осложнения наших отношений с Китаем, явилась весьма кстати.

Оставив верблюдов и запасы экспедиции в Зайсанске, Пржевальский отправился в Петербург.

Результаты своего путешествия он изложил в брошюре «От Кульджи за Тянь-шань и на Лоб-нор», которая была переведена на главные европейские языки, вызвала восторженные отзывы западноевропейских ученых, но также и некоторое недоверие последних: опираясь на китайские источники, они думали, что Пржевальский неверно определил положение Лобнора, что есть еще «настоящий» Лобнор, которого он не приметил. Впрочем, эти сомнения скоро рассеялись.

Берлинское Географическое Общество присудило ему Большую золотую медаль Гумбольдта, Лондонское – Королевскую медаль, наша Академия Наук и Ботанический Сад избрали Пржевальского почетным членом.

В Петербурге его по обыкновению донимали обедами, приглашениями, просьбами о лекциях и прочим.

Поживши в деревне, вылечившись, воспрянув духом, он стал хлопотать о путешествии в Тибет. Государственное казначейство выдало ему 20 тысяч рублей в дополнение к суммам, оставшимся от Лобнорской экспедиции.

20 января 1879 года он выехал из Петербурга, а 28 марта 1879 года отряд, состоявший из тринадцати человек, выступил из Зайсанска.

* * *

Исследовав озеро Улюнгур со впадающей в него рекой Урунгу, двинулись через необозримую безводную степь к знаменитому с глубокой древности Хамийскому оазису.

Дни тянулись за днями однообразно; проходили в сутки не более 25 верст, так как путешествие, по обыкновению, замедлялось съемкой, охотой, сбором растений, ящериц, насекомых и так далее. У какого-нибудь колодца или ключа останавливались на ночлег, ставили палатку, разводили огонь, варили ужин.

«Едва ли какой-нибудь гастроном ест с таким аппетитом разные тонкости европейской кухни, с каким мы теперь принимаемся за питье кирпичного чая и еду дзамбы с маслом, а за неимением оного – с бараньим салом. Правда, последнее, будучи растоплено, издает противный запах сальных свечей, но, путешествуя в азиатских пустынях, необходимо оставить дома всякую брезгливость, иначе лучше не путешествовать. Цивилизованный комфорт даже при больших материальных средствах здесь невозможен; никакие деньги не превратят соленую воду в пресную, не уберегут от морозов, жары и пыльных бурь, а иногда и от паразитов».

В Хамийском оазисе остановились на несколько дней: это важный торговый и стратегический пункт, и Пржевальскому хотелось ознакомиться с ним поближе. Губернатор города Хами пригласил путешественников на обед, состоявший из 60 блюд, «все во вкусе китайцев. Баранина и свинина, а также чеснок и кунжутное масло играли важную роль. Кроме того, подавались и различные тонкости китайской кухни, как-то: морская капуста, трепанг, гнезда ласточки-саланганы, плавники акулы, креветы и тому подобное. Обед начался сластями, кончился вареным рисом. Каждого кушанья необходимо было хотя бы отведать, да и этого было достаточно, чтобы произвести такой винегрет, от которого даже наши ко всему привычные желудки были расстроены весь следующий день».

Из Хами экспедиция направилась в город Са-Чжеу через пустыню, в сравнении с которой даже предыдущая степь могла назваться садом.

Это был один из самых трудных переходов за все путешествие. В пустыне не было ничего живого: ни растений, ни зверей, ни птиц, ни даже ящериц и насекомых. «По дороге беспрестанно валяются кости лошадей, мулов и верблюдов. Над раскаленной днем почвой висит мутная, словно дымом наполненная, атмосфера; ветер не колышет воздух, не дает прохлады. Только горячие вихри часто пробегают и далеко уносят крутящиеся столбы соленой пыли. Впереди и по сторонам путника играют обманчивые миражи. Жара днем невыносимая. Солнце жжет от восхода до заката». Почва нагревалась до 50 °Р: плохие колодцы с теплой солоноватой водой едва утоляли жажду людей и животных.

Две недели тащились по этому пеклу; наконец пришли в оазис Са-Чжеу, где отдохнули.

Вытребовав с большим трудом проводника у местных китайских властей, Пржевальский двинулся дальше через неведомые хребты Нань-шаня. Китайский проводник завел его в такую глухую, изрытую оврагами местность, что экспедиция еле выбралась оттуда. Поставленный в безвыходное положение, Пржевальский решил отыскивать дорогу разъездами: от места стоянки посылались по два, по три человека в разные стороны, верст за сто и более, и разыскивали путь; затем уже трогался весь караван. Наконец один из разъездов случайно наткнулся на двух монголов. Их без церемонии забрали, привели к бивуаку и частью подарками, частью угрозами заставили вести экспедицию. Перевалив через Нань-шань, открыв два громадные хребта («Гумбольдта» и «Риттера»), Пржевальский вступил в Цайдам.

Выведенный из терпения отсутствием проводников, он решил прибегнуть к крутым мерам. Одного из местных монгольских князей разругал и выгнал вон из палатки, после чего получил проводника, оказавшегося, впрочем, совершенным идиотом. Другому объявил, что, если не получит проводника, то поведет в Тибет самого князя. Угроза подействовала и, получив требуемое, Пржевальский двинулся в Тибет.

Здесь путешественников снова встретили разреженный воздух, резкие перепады температуры, бури то со снегом и градом, то с тучами песка и пыли; наконец, нападения разбойничьих племен. И снова поразило их невероятное обилие диких животных. «Невдалеке от нашего стойбища паслись табуны куланов, лежали и в одиночку расхаживали дикие яки, в грациозной позе стояли самцы оронго; быстро, словно резиновые мячики, скакали антилопы-ады. Не было конца удивлению и восторгу моих спутников, впервые увидевших такое количество диких животных».

В местностях, удобных для пастбища, например, в долинах рек, количество зверей достигало баснословных размеров. «Табуны куланов отходили немного в сторону и, повернувшись всей кучей, пропускали нас мимо себя, а иногда даже некоторое время следовали за верблюдами. Антилопы, оронго и ады спокойно паслись и резвились по сторонам или перебегали дорогу перед нашими верховыми лошадьми, лежавшие же после покормки дикие яки даже не трудились вставать, если караван проходил мимо них на расстоянии четверти версты. Казалось, мы попали в первобытный рай, где человек и животные еще не знали зла и греха».

Несколько дней двигались в этом раю; наконец проводник объявил, что не знает дороги. По обыкновению были пущены в ход «сильные физические побуждения», но от этого знаний у проводника не прибавилось, и караван должен был двигаться почти наудачу. Между тем наступила зима, ударили морозы, пастбища покрылись снегом; давал себя чувствовать недостаток топлива и корма, к этому присоединилась глазная болезнь – результат ослепительной белизны снега. Верблюды дохли от утомления и бескормицы; каравану грозила опасность остаться без вьючных животных и заблудиться среди снеговых пустынь. Проводник уговаривал вернуться, пророча гибель путешественникам.